Фостий задумался над сказанным, и процесс этот четко отразился на его лице. Крисп отдал сыну должное; до похищения он, скорее всего, попросту отмахнулся бы от любых слов отца. Наконец, прикусив губу, Фостий кивнул. Крисп, весьма довольный, кивнул в ответ. Наконец-то ему удалось убедить в чем-то своего упрямого сына.

— Давай пошевеливайся! — крикнул солдат тоном человека, который уже раз двадцать кричал одно и то же и знает, что до конца дня ему придется повторить это столько же раз.

Женщина в выцветшем сером платье и с белой шалью на голове бросила на всадника полный ненависти взгляд. Согнувшись под тяжестью переброшенного на спину узла, она побрела прочь от крытой соломой хижины, в которой жила со дня своей свадьбы, и прочь от деревни, где прожили поколения ее предков.

— Благой бог проклянет тебя и пошлет навечно в лед! — прошипела она.

— Если бы мне платили золотой всякий раз, когда меня проклинают, то я за последние две недели стал бы достаточно богат, чтобы купить всю эту провинцию, — отозвался имперский солдат.

— И достаточно бессердечен, чтобы управлять ею! — вскипела крестьянка.

К ее явному ужасу, солдата этот упрек лишь развеселил. Не имея другого выхода — солдат и его товарищи противопоставили крестьянам сабли, натянутые луки и несгибаемую решимость, — женщина побрела дальше. Следом шли трое детей и ее муж, тащивший на спине еще больший тюк и волочивший на веревке двух драных козлов.

На глазах Фостия семья влилась в поток невольных переселенцев, бредущих на восток. Скоро они исчезнут из виду, как исчезает в реке капля воды. Некоторое время он еще слышал блеянье козлов, но вскоре и оно затерялось среди бормотания, жалоб, мычания коров, скрипа телег, на которых ехали крестьяне побогаче, и бесконечного шарканья ног.

Кажется, это уже двенадцатая опустевшая на его глазах деревня. Фостий и сам толком не знал, зачем наблюдает эту душераздирающую картину снова и снова.

Лучший из пришедших к нему ответов сводился к тому, что он отчасти сам виноват в том, что происходит с этими людьми, и потому обязан понять их чувства до конца, каким бы болезненным ни оказался этот процесс.

Вечером того же дня, когда солнце зависло над недалекими горами Васпуракана, он приехал с другим отрядом в очередную деревню. Когда крестьян начали сгонять на рыночную площадь, какая-то женщина завопила:

— Вы не имеете права так с нами обращаться! Мы правоверные, клянусь благим богом. Вот что мы думаем про светлый путь! — Она плюнула в пыль.

— Это так? — с тревогой спросил Фостий командующего отрядом офицера.

— Ваше младшее величество, подождите, пока соберут всех, и сами увидите, ответил капитан.

Крестьян становилось все больше, и наконец рыночная площадь заполнилась.

Фостий нахмурился и сказал офицеру:

— Я не вижу ничего такого, что указывало бы на то, что они ортодоксы или фанасиоты.

— В таком случае вы не знаете, на что надо смотреть, — заметил капитан и махнул рукой на угрюмую толпу. — Кого здесь больше, ваше младшее величество, мужчин или женщин?

Фостий поначалу не обратил на это внимания, но теперь всмотрелся в толпу заново:

— По-моему, женщин больше.

— Согласен, ваше младшее величество, — кивнул капитан. — Отметьте также, как много среди мужчин седых стариков или юнцов, у которых борода только начала расти. А крепких мужчин почти нет. Как по-вашему, почему?

Фостий еще раз оглядел вопящую и потную толпу.