Она покатилась по земляному полу, и Опус бесцеремонно наклонился над вкуснятиной, задвигал челюстями, доедая объедки с барского стола.

– Вы бы ели, хозяин, – сквозь набитую пасть пробубнил Опус.

И тут же мельком глянул на Великого Хоря – не движется ли на него, тщедушного опоссума, грозная туша клыкастого повелителя?

Нет, туша по-прежнему восседала за столом.

– А то ведь, не ровен час, отощаете, и перестанете быть Великим, – совсем осмелел, даже, скорее, обнаглел Опус.

Для себя он, впрочем, подметил, что худоба Великому Хорю никак не грозила: в самом углу норы валялись пять таких же, но уже полностью опустошенных банок.

– Тебя, что ли, мне сожрать? – в задумчивости молвил директатор, наблюдая, как Опус вылизывает банку до блеска. – Ты полопай, полопай напоследок-то. Авось хоть чуток жирнее станешь.

– Ну, коли уж вы решили начать поглощение своих верных слуг, то меня-то, пожалуй, следует сожрать в самую последнюю очередь. Когда мы вдовоем с вами тут хрюкать останемся, – посоветовал князю старший опоссум, поднимаясь с пола. – Я ведь вам еще ох как пригожусь, приятель…

Последнее слово Опус произнес совсем тихо, рассчитывая, как всегда, на проблемы со слухом у своего повелителя. Но Великий Хорь, похоже, вновь что-то расслышал:

– Как ты назвал меня, глиста? Приятель? Какой я тебе приятель?

– Сиятельный! Я сказал – Сиятельный вы наш господин! – приложил свои лапки к груди Опус. – Олигофрен зубастый…

– А ну повтори! – Великий Хорь привстал-таки из-за дубового чурбака.

– А что я сказал? Что? Ну, позволил себе по учености своей по-иностранному выразиться… Амиго-френд. Великий, то есть, друг всех Хищных Зубастиков. Разве не так?

– Так, так… Тут, понимаешь, такое дело. Раскрыл я заговор против меня самого. А во главе заговора, мнится мне – ты, Опус! Ты! Больше некому!

– Так то же мнится только, властелин! – мягко попенял Хорю опоссум.

– Ну так читай же, какие листовки расклеивают в моем княжестве по деревьям! Это мне простачок Пет-Русь, наш славный пленник-работяга принес, он не знает, что с этим делать… К тому же – читать-то не обучен.

И Опус принялся читать листовку.

– Только не делай вид, будто видишь это впервые, – хрипел Великий Хорь. – Кроме тебя, никто бы никогда до такого не додумался!

– Спасибо за столь лестное мнение обо мне, хозяин, – поклонился Опус и продолжал читать (или делать вид, что читает).

«Граждане хорьки! – говорилось в рукописном воззвании. – Доколе мы будем терпеть над собой директатуру некоего непонятного существа, именующего себя Великим Хорем? Вы только посмотрите повнимательней на харю этого хоря, и все сразу поймете! Никакой он не хорь и хорьком никогда не был! Эта тварь – помесь самых разных клыкастых! Скорее всего – в нем преобладает кровь норки и хорька, хорька и норки! Нами командует не чистопородный хорь, а хонорик!* Постоянно жрущий, постоянно спящий хонорик! Задумайтесь, хорьки: по какому праву этот хонорик захватил высшую власть на острове?»

*– хонорик – гибрид хорька и европейской норки.

– Душевно читаешь, с наслаждением, – поддел Великий Хорь своего главного советника, который и сам не заметил, как стал оглашать воззвание вслух, чуть подвывая и подтявкивая. – С гордостью читаешь, как и положено автору.

Опус сделал было протестующий жест, Хорь нетерпеливо перебил его.

– Почерк изменен, но все равно я узнаю твою глумливую лапу, – продолжал Великий Хорь.