|
То был жалобный плач ребенка, всеми затурканного, никем не любимого, в игры не званного, даже не последнего в классе по успеваемости (это все же лидерство, хоть и шиворот-навыворот), а из последней десятки, из тех, кому успехи в жизни не светят по определению. В ответ на этот плач из пустоты, что таилась доселе за троном, исторглась сверхъестественная подмога. И впервые с того момента, как нога Джон-Тома и лапа Маджа ступили на остров, за крепостными зубцами засверкали молнии. Черные молнии! По кривоотесанным камням раскатывался злобный гром, сотрясая замок до самого основания. Стихи Хинкеля были почти бессмысленны, музыка - как и раньше, невыносима, однако на сей раз в каждую ноту вкладывалось выстраданное отчаяние, острое, патетическое устремление. И так жалобно это звучало и выглядело, что Джон-Том заколебался. Но не это промедление стоило атакующей стороне инициативы. Просто Джон-Том и Мадж вдруг очутились перед численно превосходящим противником. Разнообразные призраки выныривали из тьмы, разодетые кто во что горазд, от атласных камзолов и шелковых шальвар до хлопковых набедренных повязок и овчинных безрукавок. Иные щеголяли римскими тогами, иные - синими рваными джинсами и поношенными сандалиями. Выцветшие галстуки-бабочки, растрескавшиеся бусы братской любви, волосатые руки, торчащие из тесных смокингов, черные кожанки с золотыми галунами... Одно из приблизившихся к Маджу привидений было одето по моде столь чудовищной, что бывалому выдру пришлось отвести взгляд. - Только не это! - простонал Мадж. - Все, что угодно, только не... плед в клетку! Призраки влетали в огромный зал на крыльях с ветхими перьями и дырявыми перепонками. По всем этим созданиям давно скучала ванна. И они играли на лету. И пели, и гудели, и хлопали в ладоши - каждый задавал собственный ритм и не желал следовать чужому. Они держали в руках инструменты - от древних лютней до суперсовременных синтезаторов; наличествовали также все промежуточные ступени. Джон-Том узнал виолу "да гамба". Один из призраков терзал расстроенный гамелан. Были тут и флейты, и гитары, и маракасы, и барабаны, и дидеридо, и банджо. И хотя каждый фантом выказывал определенную степень безвкусицы, никто не пускал петуха лучше Иеронима Хинкеля. Правда, окружение он себе подобрал достойное - Джон-Том, у которого едва не лопались перепонки, не мог не признать этого. А бедняга Мадж оказался перед летучими ужасами совершенно беззащитным, он мог лишь стоять и держать в лапах меч, как стальной талисман. Увы, клинок, способный легко рассекать плоть, оказался непригодным против тектонически дикой музыки. И тогда выдр снова отступил за спину друга. - Че это, во имя великой вони! - Духи. - Трудно стало сохранять подобающую манеру исполнения под таким сокрушительным звуковым шквалом. - Тени покойных музыкантов моего мира. - Джон-Том болезненно поморщился. - Самые бездарные и бесталанные в истории поп-музыки. И все они, похоже, соберутся сегодня в этом зале. Между тем Хинкель успел прийти в себя. С горящим взором он спустился с трона, - Что, не нравится? Еще бы нравилось! От особенно мучительного "дзын-н-нь" акустической гитары у Джон-Тома выступили слезы. - Это хорошие музыканты! - Хинкель наступал. - Просто их не поняли современники, как не поняли меня. Хотя, конечно, никто мне и в подметки не годится. Мадж пятился подальше от жуткой сцены. |
