– С прибытием, дорогой и уважаемый гость! — провозгласил он, подступая с радушно раскрытой ладонью.

Зверев поднялся ему навстречу, чуть помедлив, подал руку. Роста они оказались одинакового, но Жухлицкий — плотнее, шире в плечах.

«Молод и несолиден для серьезного дела»,— отметил про себя Аркадий Борисович и, сердечно улыбаясь, представился:

– Жухлицкий.

– Окружной инженер Зверев.

Жухлицкий издал звук, словно ему что–то попало в дыхательное горло. Улыбка еще некоторое время держалась на его лице, а затем слиняла.

– Боже! — хрипло проговорил он, делая шаг назад.— Так это вы и есть?

– Да, я и есть,— заверил инженер и пристально посмотрел на Жухлицкого.— Вижу, вы меня не ждали.

– А я вас представлял себе совсем другим,— тихо, словно про себя, сказал Жухлицкий.— Ваш предшественник был значительно старше.

– Молодость — единственный из всех человеческих недостатков, который изживается непременно,— усмехнулся Алексей.— Впрочем, может, я некстати?

– Что вы, напротив! Прошу в кабинет,— Аркадий Борисович овладел собой совершенно, и радушная улыбка снова взошла на его лице.

– Признаться, ваш приезд — полнейшая для нас неожиданность,— он остановился в дверях, пропуская гостя вперед.— В такое, знаете ли, время…

– Что поделаешь, служба…

В кабинете Зверев подал Жухлицкому свои документы, подождал, пока тот просмотрит их.

«Провалиться бы этому Ганскау! — злился Жухлицкий, делая вид, будто внимательно просматривает бумаги.— Сбил с толку: человек Колчака, человек Дербера! Вот тебе и человек! Видно, Бурундук дело предлагал…»

– Да,— вздохнул он, возвращая документы.— Похвастаться нам нечем. Прииски закрыты, работы почти не ведутся…— Он сокрушенно развел руками, спохватился:— Что ж это мы стоим–то! Садитесь, садитесь, Алексей Платонович! …Позвольте… э–э… один вопросик,— осторожно проговорил Жухлицкий, когда уселись в кресла.

– Извольте.

– Вы… марксист? — и торопливо добавил: — Поверьте, это не праздное любопытство.

– Понимаю,— сухо сказал Зверев.— Хоть это и не относится к делу, но… извольте: я не марксист.

– Прекрасно! Очень не хотелось бы предвзятости с вашей стороны,— извиняющимся тоном пояснил Жухлицкий.— Как промышленник, предприниматель, я не одобряю политику новой власти. Эксплуататор!— Аркадий Борисович горьковато хохотнул.— Помилуйте, да какой же я эксплуататор? Одно дело, скажем, конфетная фабрика Неганова или Торговый дом «Виневич и Давидович» в Верхнеудинске или пуще того — огромные заводы на Урале и в Петербурге. Но золотые промыслы в тайге — о, это уже совсем, совсем другое. Вы не хуже меня знаете, как это происходило. Золото мы сдавали в Иркутске, причем по цене ниже его курсовой стоимости, получая при этом отнюдь не деньги, а для начала всего лишь ассигновки. Дальше золото в слитках везли в Петербург на Монетный двор. И тут уж воля твоя — либо жди почти год, пока придет из столицы полный расчет, либо, если тебе нужны «живые» деньги, учитывай ассигновки у местных дисконтеров — с большим, понятно, для себя убытком. Прибавьте к этому еще отчисления Кабинету Его Величества, обыкновенные налоги на содержание стражи, зимовий, дорог, попудные и подесятинные платы… Хорошо! — воскликнул хозяин Чирокана, предупреждая возражение Зверева.— Понимаю вас — что, мол, за промышленник, если он не жалуется; как говорят картежники: «Плачь больше — карта слезу любит».