|
Я смотрю на Рафаэля. Рафаэль смотрит на Бу. Бу смотрит на меня. – Мэм, ты спрашивала, умру ли я за тебя, и я ответил «да». – Это было очень милосердно с твоей стороны. Но ты не собираешься умирать за меня сегодняшней ночью. Не будь таким поспешным. Когда-то я считал, что в Пико Мундо больше, чем везде, эксцентричных людей. Немного попутешествовав, теперь я знаю, что эксцентричность – общая черта человечества. – Мэм, спать может быть опасно. – Тогда я не буду спать. – Принести тебе немного чёрного кофе из закусочной? – Зачем? – Чтобы помочь тебе бодрствовать. – Я полагаю, что ты спишь, когда тебе нужно. Но видишь ли, молодой человек, я сплю только тогда, когда хочу. – Как это работает? – Превосходно. – Не хочешь узнать, почему может быть опасно спать? – Потому что я могу упасть с кровати? Томми, я верю, что твоё предостережение не бессмысленное, и я продолжу бодрствовать. А теперь иди и делай всё, что должен. – Я собираюсь повынюхивать здесь вокруг. – Так вынюхивай, вынюхивай, – говорит она, делая прогоняющее движение. Я удаляюсь из её домика и закрываю за собой дверь. Бу уже идёт в сторону закусочной. Я следую за ним. Он постепенно исчезает, как испаряется туман. Я не знаю, куда он девается, когда дематериализуется. Возможно, призрак собаки может путешествовать на Другую Сторону и обратно, когда пожелает. Я никогда не изучал теологию. Для последнего дня января вдоль центрального побережья ночь достаточно спокойная. И тихая. Воздух приятно слегка пахнет морем. Тем не менее, моё чувство грядущей опасности настолько велико, что я не удивлюсь, если земля под ногами разверзнется и проглотит меня. Вокруг вывески на крыше закусочной летают ночные бабочки. Их природный цвет, должно быть, белый, потому что они стали полностью голубыми или красными в зависимости от того, какой неон ближе к ним. Летучие мыши, тёмные и неизменные, непрерывно кружат, поедая светящийся рой. Я не во всём вижу знаки и знамения. Однако, прожорливые и пока что безмолвные летучие грызуны пугают меня, и я решаю не заглядывать сразу в закусочную, как намеревался. «Ягуар» из станции техобслуживания за тремя восемнадцатиколёсниками исчез. Механик подметает пол гаража. У открытых ворот я говорю: «Доброе утро, сэр», так бодро, как будто великолепный розовый рассвет уже окрасил небо, а хоры певчих птиц прославляют дар жизни. Когда он отрывается от своей работы с метлой, настаёт момент из «Призрака оперы»[18]. Ужасный шрам тянется от его левого уха, через верхнюю губу, сквозь нижнюю губу к правой стороне подбородка. Что бы ни было причиной этой раны, выглядит она так, как будто была зашита не врачом, а рыбаком с помощью крючка и мотка лески. Не показывая чувства неловкости по поводу своей наружности, он говорит: «Привет, сынок» и одаривает меня ухмылкой, какую мог бы выдать восставший Дракула. – Ты встал даже раньше, чем Уолли и Ванда подумали о том, чтобы пойти в кровать. – Уолли и Ванда? – О, извини. Наши опоссумы. Некоторые говорят, что они просто большие уродливые красноглазые крысы. Но сумчатые – это не крысы. И уродством они называют красоту – ведь у каждого красота своя. Что ты думаешь об опоссумах? – Живут и пусть живут. – Я забочусь о том, чтобы Уолли и Ванда получали помои из закусочной каждую ночь без исключения. |
