— Никита… — она потерла глаза и почувствовала, что размазала тушь. — Я уложила, ты спал… Я легла… В общем, он хочет есть… Но я убей не помню, сколько насыпала. Надо семь ложек на семь делений…

— А почему в таком виде? — он нахмурился. — Моя футболка… Мы что, вчера?..

— Ты в своем уме? Ты ведь даже не пил… — она оглядела себя: вытянутая футболка, едва прикрывающая зад. — Купала его, вся вымокла… Почему мы все еще говорим?! Он плачет!

Паша молча отодвинул ее от стола, вылил то, что она успела намешать, и уверенными движениями приготовил новую порцию. Сразу видно человека, который привык просыпаться посреди ночи и быстро действовать. Да, она бы точно не смогла бы стать врачом. И не только потому, что не жаждала увидеть кишки. Просто со сна она, человек с высшим экономическим образованием, не сумела даже досчитать до семи.

— Ложись, я его покормлю, — бросил Паша.

— А как же… Ну, я без твоего разрешения… В смысле, я могу и такси вызвать…

— Ляг, женщина. И уймись.

— А футболку я… — ее мысли и слова никак не собирались в нужную последовательность, язык еле ворочался. — То есть не думай, что я лазила у тебя по шкафам… Платье, правда…

— За кого ты меня принимаешь? — Исаев вздохнул и потряс бутылочку, перемешивая детское питание. — Неужели я бы выгнал тебя в ночь после того, как ты меня выручила? Иди, отдыхай, голопопик. Не вводи в искушение.

— Я в трусах! — возмутилась она, натягивая футболку пониже.

Но все же подчинилась и торопливо исчезла в темном коридоре, и успела даже нырнуть под плед, пока он дошел, включил настольную лампу и уселся у нее в ногах кормить Никиту.

Пятно света легло на пол, тени сделались длинными, и Нику отбросило в детство. Тогда она болела, ночью у нее был жар, а мама вот так же зажгла ночник и сидела рядом. Поила теплым клюквенным морсом, рассказывала сказку и трогала лоб. А потом, когда Ника пропотела и почувствовала себя легкой-легкой, переодела в сухую ночнушку и уложила на свежую прохладную наволочку.

Во всей этой ситуации было что-то очень знакомое, домашнее. Настольная лампа горит, Ника лежит на диване, и кто-то сидит с ней, как с маленькой. Конечно, Паша сидел не с ней, а с племянником, но все равно было страшно уютно.

Ника вдруг поняла, что видит себя рядом с ним. Даже если он будет сидеть на этом самом диване через десятки лет, когда состарится, лицо покроют морщины, волосы поседеют, на руках выступят пигментные пятна, ей по-прежнему будет с ним хорошо и спокойно. Как бывает только с самими близкими людьми.

— Давай я унесу его к себе? — шепотом предложил он. — Ты хоть выспишься.

— А как же ты?

— А я свое отоспал. И потом, ты сама говорила, мне надо с ним осваиваться. Видишь, я, наконец, его кормлю.

Ника сдалась, натянула плед до подбородка и свернулась в клубочек. И сама не заметила, как задремала. Казалось, и сна толком никакого не было, вывалилась на секунду из реальности, открыла глаза, — а уже светло, тихо, и кроватки рядом никакой нет.

Подскочила, протерла глаза и рванула из комнаты. Неужели Паша забрал? А если у него там что-то случится? Уронит, рядом с собой ребенка положит — и придавит во сне, сколько случаев таких? Или манеж опять провалится? Или вдруг кормил, уснул, а ребенок захлебнулся? За две секунды, которые занял у Ники путь из одной комнаты в другую, сердце чуть не выскочило из горла. Все мамины истории, которые раньше вызывали смех и желание покрутить пальцем у виска, вдруг нахлынули пугающей волной.