— Я…

Мужи и старики всё больше скапливались вокруг них и слушали. Пребран ощущал, как в его спину врезаются десятки настороженных обозлённых взглядов.

— Я был у степняков в плену и сбежал, когда воины острога напали на лагерь, — проговорил княжич как на духу, и внутри него всё задрожало то ли от ненависти к опостылевшим степнякам, то ли от усталости. Длань бога давно отпрянула от него, он проклят. Пребран стиснул челюсти, вглядываясь в суровые, не верящие ни единому слову лица старцев, в матёрого Вратко. Сейчас Пребран по сравнению с ним чувствовал себя новорожденным телёнком, беззащитным и жалким.

Волдаровского воина неожиданно отстранил седовласый старик.

— Нам неведомо, кто он такой, посадите его в поруб до возвращения князя. Пусть Марибор решит, что с ним делать, — проговорил старик звучно, на весь детинец, и тяжело оглядел мужиков, мгновенно осадив их любопытство.

Пребран, как жеребец, замотал головой, противясь и вырываясь из рук ватажников, прикусив себе язык — если хоть слово скажет о Зариславе, ему точно несдобровать. Поруб в лучшем случае ему обеспечен.

— Гоенег, — вступился Вратко, — он же сын доловского князя Вячеслава, негоже его в поруб-то, как татя какого.

Старец снова обратил на княжича цепкий взгляд. Воцарилось молчание, Пребрану больше никто не пытался заломить руки.

— Хорошо, — наконец выдавил Гоенег. — В дружинную избу его заприте.

Больше не церемонясь, Пребрана подхватили с обеих сторон и повели прочь со двора. Пленный не сопротивлялся, да и какой был смысл — ему не одолеть сейчас никого. Княжич обернулся в сторону терема. Если Зарислава видела его, она должна прийти к нему, должна. Он буквально ощущал её нутром, её запах пьянил и дурманил голову, сводил с ума, и Пребранв полубреду шёл через двор. Парни вывели его к постройкам, поднялись по добротному порогу к крепкой длинной избе, что, видно, и была «дружинной» — главным кровом для всяческих сборов. Дверь распахнулась, пленного грубо затолкали внутрь.

— Посиди пока тут, — услышал он сухое напутствие.

Княжич в кромешной темноте не увидел порога, споткнулся, едва не упав на дощатый пол. Замкнулись щеколды по другую строну двери.

Попривыкнув к темноте, различил просторную горницу, посередине которой простирался длинный массивный стол. Пребран прошёл вглубь, шаги эхом отдавались в пустом помещении. Под потолком виднелись несколько прорубленных оконцевразмером с его голову, из них сочился занимающийся рассвет. Всякие мысли о побеге пленный отмёл. Отсюда не выйти, да и наверняка догляд остался у порога.

В голове звенело, точила виски боль, благо, в избе было куда теплее, чем снаружи. Если бы он не узнал Вратко, и его посадили бы в поруб, всё оказалось бы куда хуже.

Пребран без сил опустился на скамью, положив локти на стол, уставился в стену. Он и забыл, когда сидел вот так за столом, по-людски, когда грелся в избе. Прошлая жизнь теперь казалась сном, и Пребран вдруг испугался собственного осознания — так, как прежде, может уже не быть.

Мысли беспорядочно мельтешили, что мошка, не давали покоя. Пошевелившись, княжич опустил гудящую голову на сцепленные в замок руки и закрыл глаза, дыша ровно и тихо, вслушиваясь в каждый шорох, что попадал в горницу из окон. Совсем упокоиться не давала невыносимая боль, что давила в затылок так, как если бы голова оказалась зажата между жерновами.

Княжич вздрогнул и открыл глаза, когда внезапно услышал топот, резко поднялся, что в виски бешено застучала кровь. Кажется, он задремал, и не было понятно, сколько прошло времени, но в горнице было по-прежнему сумрачно. Щёлкнули задвижки, дверь отворилась, пуская в горницы свет от факела, на порог взошёл рослый юноша. В руках его была деревянная резная плошка.