Поднимаясь по каменистым перекатам холмов, старался держаться кромки и уже миновал излучину другую, но так на пути ничего и не встретилось. По левую сторону виднелась ровная гладь воды. По правую стоял особняком голый неподвижный лес. Изредка в серой однородной массе мелькали одинокие белые тонкие стволы берёз, словно высушенные временем кости, и, судя по сгущающимся сумеркам, наступал уже вечер, но путь так и не изменился. Если это то, что ему суждено знать, то зря, выходит, согласился пойти в навь.

Когда уж стало совсем темно, Марибор остановился, вглядываясь в серую гладь реки, размышляя о том, как ему очнуться от небытия. Пройдя ещё пару вёрст, он буквально врос в землю. То, что предстало его взору, повергло его в глубокое смятение. Это был берег Тавры. В этом не было сомнений — за высоким кряжем виднелся родной берег и высокая крепь Волдара, множество мостов, ладей. Добрался.

— Упрямый же ты, Марибор, — прозвучал глубокий старческий голос.

Нутро вздрогнуло, князь обернулся. Такую встречу он и не ждал. Как ни странно, не испытывал того страха, который ощущал в своём видении, когда речные девы заиграли его, и после, когда старец приснился ему. Хоть это и была навь, но видеть давно ушедшего из жизни волхва было невообразимо. Творимир выглядел вполне обычно, одет было легко, по-летнему, в грубых пальцах он сжимал крюк. Немного уставшие серые глаза, складки морщин на лбу, у носа, густые усы, длинная седая борода. Балахон, в который он был облачён, облегал крепкие плечи и руки, свободно свисал до земли, подвязанный льняной верёвкой. Таким Марибор его помнил. В груди толкнулось забытая привязанность к старцу. Всё же, княжич в отрочестве проводил большую часть своего времени в компании старика. И пусть эти воспоминания были скудными, но до сих пор хранились живым пламенем. Что бы ни случилось после, какие бы проклятия волхв ни выпускал из своих уст, но он желал блага людям, Марибору, князю Славеру. Теперь воспитанник видел своего наставника так явственно и осязаемо, что засомневался, а спит ли он. И многое бы хотел сказать, но язык будто деревянным стал.

— Видно зима тебе нипочём? — спросил Марибор, оправившись. — Это ты меня держал тут так долго? — кивнул он на реку, где осталась перевёрнутая кверху дном лодка.

— Я, — ответил Творимир просто. — И то, что ты чувствуешь, это тоже сделал я.

Марибор усмехнулся, не понимая, зачем все эти ловушки.

— Значит, ты пытаешься мне помешать. Но зачем? Чего ты хочешь?

Серые глаза старца неотрывно сверлили князя взглядом. Сжав в пальцах серый, высушенный временем крюк, он сделал шаг навстречу, и тут же ощутимо повеяло холодом, напоминавшим, что Творимир мёртв.

— Хочу понять кое-что, — ответил он после короткого молчания. — Я учил тебя. Ты знаешь то, чего не знают другие. Ты можешь владеть тем, о чём только мечтают вожди всяких земель. Теперь же ты в бегах, обруганный и выставленный из собственного дома. Ты собираешься простить это сыну Горислава?

— Я не собираюсь, я уже простил.

Марибор почувствовал, как внутри накаляется сталь отчуждения — не думал, что станет спорить с волхвом.

— Я хочу стать хозяином самому себе. Сколь бы ты ни желал мне добра, Творимир, я хочу быть свободным и не желаю никому мстить. Хватит с меня и того, что погиб мой брат. И тебе советую успокоиться.

Сухое лицо Творимира преобразилось, стало резким и тёмным.

— Ты решил давать мне советы? — в голосе его послышались раздражение и злость.