- Я верю, Сестра, - ответил офицер, кивая головой. – Это слово Сестры Милосердия, и его вполне достаточно для полиции…

  - И я могу поручиться, что ребенок его возраста неспособен убить своего собственного отца…

  - О, видите ли, Сестра, это не его отец, - и обращаясь к Оззи: - Кто же он?

  - Он – жулик и негодяй, - ответил Оззи, громко произнося слова и старательно их выговаривая. Он тихо говорил это себе уже не одну тысячу раз. – Моя мать вышла за него просто из нужды в крыше над головой, она никогда не любила его, и никто не смог бы его полюбить. Он был посредственным человеком, - сопение его «носа - раздавленной клубники» было тому доказательством, и все это знали. – И я не могу сказать, что сожалею о его смерти, но я его не убивал. (Как легко врать, когда чувствуешь, что ты прав).

  - Тебя никто не обвиняет, Оззи, - сказала Сестра Анунсиата, и в ее руках защелкали четки.

  После допроса Оззи подумал о том, что иногда бывает лучше униженно солгать. Он продолжал чего-то ждать. Терпения ему было не занимать.

  Келси продолжал быть его любимой целью, и он иногда что-нибудь крал у него в магазине, крушил выставленные на витрине пирамиды коробок или банок. Он вслушивался в гуляющие по городку то тут, то там сплетни о привидениях в магазине Келси. Он возвращался туда спустя день-другой и видел, что в магазине стало уже не так многолюдно, как бывало раньше. Кому хочется делать покупки там, где бывают привидения? Болтаясь по улицам, он останавливался, чтобы подслушать, о чем говорят, но ненадолго, чтобы не вызвать каких-либо подозрений в свой адрес.

  Все больше и больше по мере его исчезновения из видимости у него стали возникать мысли, навязчивые идеи, которые требовали от него их немедленной реализации. Поначалу они появлялись ненадолго, как бы невзначай, в виде замечаний, затем со временем их сила нарастала. Он обнаружил, что эти идеи начинают мешать ему думать, провоцируют его на исполнение незапланированных им поступков.

  Однажды, когда он завернул в переулок, чтобы стать невидимым для очередных шалостей в городе, он снова услышал голос. Он уже вышел из переулка, почувствовав легкость в теле и оживление. Он остановился на освещенном солнцем пятне, чтобы убедиться в том, что он невидим. Через дорогу от него молодая женщина катила перед собой детскую коляску. Длинная прядь черных волос, заплетенных в косу, спускалась по ее спине. Она остановилась, чтобы отдышаться и заглянуть в коляску и чтобы убедиться в том, что с ребенком все в порядке. Он пытался как-то вспомнить, возила ли его в коляске мать. Он не смог припомнить, чтобы у них дома где-то стояла детская коляска. Глядя на них, ему стало грустно. И тогда голос внутри него стал настаивать на том, чтобы он перешел улицу.

  Он отвлекся от своих мыслей: «Ну, делай же с ними что-нибудь…»

  Он подумал, с кем же из них.

  «С обоими. Навреди им. Ты что не хочешь этого? Ну, действуй же. Это лучше, чем глупости у Келси».

  «Но я сегодня собирался снова поиздеваться над Келси».

  «Эта женщина важнее, чем Келси. У нее ребенок. Можешь над ними «пошутить»».

  «Но я даже не знаю эту женщину, как и ее ребенка».

  Голос уже изрядно досаждал ему. Беседа двух идиотов, которая, в общем, то не была беседой. Ему иногда казалось, что внутри него сидит еще кто-то, или даже их там двое с обеих сторон его невидимого тела, будто бы расщепленного надвое, как яблоко ножом.

  «Заткнись», - мог он иногда сказать этому голосу, что был на противоположной ему половине тела. А иногда и противная сторона требовала от него замолчать.