Когда дядя Аделард возвращался домой, то это всегда было событием для всей нашей семьи, даже для тех из нас, кто, подобно дяде Виктору, не одобрял его бродяжничество и думал, что Аделард несомненно должен осесть во Френчтауне, жениться и завести детей. Когда он приехал, то все заволновались и поспешили собраться в доме у моего дедушки, чтобы послушать его истории и обо всем расспросить. Я сидел на полу, в ногах у тети Розаны, отчего был в восторге от столь близкого пребывания около нее и даже оттого, что на нее можно было даже поднять глаза, также как и на лугах, несколькими часами прежде.

  Дядя Аделард стоял в дверях. Он был высоким и стройным. На нем была старая потертая одежда, которая казалась, обесцветилась на солнце и износилась донельзя. А его лицо напоминало его одежду, оно было бледным и выцветшим, а глаза глубоко утонули в своих гнездах. Внимательно его слушая, я немного погодя понял, что он был не слишком многословен в своих рассказах и ответах на вопросы. Он делал это терпеливо и покорно, будто бы любезно делал одолжение, проходя испытание, которое он должен был вынести.

  - Да, - отвечал он моему кузену Джулю. - Запад - это примерно то, что вы видите на экране про ковбоев. Холмистая местность и равнины. Но что не показано в кино - так это холод. Вам показывают раскаленную землю, скачки по прериям в жару под нещадным солнцем. Но в прошлом году в Штате Монтана четвертого июля пошел снег. Он, конечно, таял, как только касался земли - но все равно это был снег.

  - Вы были ковбоем? - спросил я, не ожидая от себя такого вопроса, так же, как и внезапной икоты.

  Все засмеялись, я покраснел, а тетя Розана ласково потрепала мои волосы.

  Дядя Аделард посмотрел на меня и улыбнулся, его глаза сощурились.

  - Ладно, иногда мне приходилось скакать на лошади, и у нас были коровы, одно время, где я работал. Да, возможно тогда я был ковбоем, Пол. А вообще я работал плотником, огораживал загоны. Не слышали о курятниках? У нас были курятники, но с продовольствием было настолько плохо, что однажды я просто оттуда сбежал…

  Все засмеялись, а меня восхитило то, что он не забыл, как меня зовут. И я спрашивал себя, должен ли я попытать удачи и спросить его о той фотографии, но решил не выставлять себя дураком перед всей семьей, зная репутацию дяди Аделарда с его умением уходить от прямого ответа.

  И он продолжил искать ответы на другие вопросы, такие как: «Ты видел Голд-Гейт-Бридж?» или «Это правда, что  Mисисипи настолько широка, что невозможно увидеть другой ее берег?»

  Я внимательно наблюдал за ним и обратил внимание на то, как он держался от всех нас на каком-то расстоянии. Он находился где-то между верандой и прихожей, будто нуждаясь в незанятом пространстве вокруг себя. Он сухо рассказывал о своих путешествиях без какого-нибудь волнения. О больших городах, таких как Чикаго и Лос-Анжелес, он говорил, что все они похожи на Монумент, только больше. Он шутил, или это было серьезно, но если его не впечатляли места, в которых он побывал, то почему же он из года в год переезжал с места на место?

  И настал момент, когда вечер перелился в ночь, когда все начали вздыхать и зевать, шевелить ногами. Следующий день был рабочим, и никто не брал отпуск посреди недели. Мой отец, наконец, встал на ноги, моя маленькая сестричка спала у него на руках, будто кукла с повисшими конечностями. «Ладно, Дэл, мы рады видеть тебя дома. Как хорошо, что ты вернулся…»

  Остальные также что-то бормотали в благодарность, поднимаясь и готовясь уйти. Дядя Виктор по-братски обнял его за плечи и чмокнул в щеку: «На фабрике у меня для тебя есть рабочее место, можешь устроиться на работу, когда пожелаешь», - сказал он, но в его словах была немалая доля юмора и иронии, ведь было очевидно, что он не ожидал от Аделарда, что тот примет его предложение.