Я не мог видеть Бернарда в гробу. Его красота была теперь вощеной и безжизненной, четки из церкви были сжаты в его бледных руках. Но я остановился у гроба, чтобы снова стать на колени и помолиться, даже притом, что в моих словах была пустота и бессмысленность.

  Как оказалось матери хватило воли быть самой сильной в семье, она продолжала убирать, топить печь, встречать всех своих сестер и соседок, приносивших к нам в дом дымящиеся блюда для стола, бутерброды и печенье. Отца одолевала печаль. Он подолгу стоял у гроба, не произнося ни слова. Его глаза выглядели как разбитые стеклянные шары. Мой брат Арманд и сестры-близнецы ходили, опустив глаза и говоря что-нибудь односложно и безлико. Для них смерть Бернарда была тяжелой утратой. Для меня самого осознание этой потери сопровождалось еще и чувством вины, будто бы я сам был повинен в его кончине.

  Теперь позвольте мне рассказать о том, о чем я молчал годами, нося в себе всю эту боль.

  Я убил Рудольфа Туберта.

  Я вознес над его телом нож, а затем многократно нанес ему удар за ударом.

  Эта сцена ярко стоит перед моими глазами, как будто это произошло только что.

  Я стоял с ножом в руке, и Рудольф Туберт это видел.

  Но что он видел на самом деле?

  Висящий в воздухе нож. Чудо или волшебство - то, чего, конечно же, не бывает вообще.

  Забыв о том, что я исчез, я взял нож со стойки и развернулся, представ перед ним. Увидев, как он смотрит прямо на меня, я тут же понял, что совершил ошибку. Дядя Аделард предупреждал меня, что, как только я исчезаю, то все, что после этого оказывается у меня в руках, остается видимым и перемещающимся по воздуху. Я взвешивал свой следующий шаг. Я знал, что было необходимо расправиться с ним, отомстить за отца, рабочих, тетю Розану, Бернарда и сотню мальчишек Френчтауна, вовлеченных в его игры. Хотел ли я его убить? Смогу ли я дать на это верный ответ после всех этих лет? Возможно, даже и хотел, но может ли желание диктовать поступки?

  Во всяком случае, он увидел нож.

  Я тоже видел, как нож поплыл по воздуху со стойки. Он был в моей невидимой, правой руке.

  Рудольф Туберт уставился на нож. Это был даже больше, чем взгляд. Его глаза почти вывалились из орбит. И в этот момент он начал вставать со стула, обеими руками, лежащими на столе, отталкиваясь прочь. Его глаза были прикованы к ножу.

  Его взгляд заметался. Он энергично крутил головой, оборачиваясь на дверь и снова возвращаясь к ножу. Он оторвал одну руку от стола и протер глаза. Я знал, что двигаться нужно быстро, пытаясь обмануть его, используя каждую его оглядку на дверь. Не убить его уже было невозможно. Кажется, он понял мои намерения, даже не зная обо мне.

  Но я был недостаточно быстр.

  Его глаза были на мне. Он руками закрывал лицо, но в щели между пальцами я видел его глаз, прикованный все к тому же ножу.

  «Иисус», - сказал он, все еще зевающим ртом. Он повернулся к столу, будто загипнотизированный ножом.

  Я засмеялся.

  Это был не совсем смех, это было хихиканье, хихиканье восхищения и триумфа. Я наслаждался не только видом Рудольфа Туберта, вспотевшего от страха, но и от понимания того, что мой смех также усиливает его дальнейший ужас.

  Его глаза оставили нож и поднялись на источник звука моего хихиканья, и он начал несвязно лепетать, его тело начало извиваться, а из открывающегося рта начали доноситься странные звуки, похожие на крик о помощи или вообще лишенные здравого смысла. И вдруг он затих. Он стоял тихо и неподвижно, будто парализованный.

  И тут вдруг произошло непредвиденное. Он схватил меня за ворот куртки, и мне было уже не вырваться.