|
Квартира, которую я снял, стала тем местом, где я мог скрыться. Но как-то раз я почувствовал резкую боль в кишечнике. Я закрылся в квартире, укутался в постели и, стиснув зубы, терпел боль, опасаясь того, что лопнет воспаленный аппендикс, или наступит какое-нибудь внутреннее кровоизлияние. Я мерил температуру, которая не опускалась ниже сорока. Меня лихорадило и знобило. Боли в животе становились невыносимыми. Я смотрел на себя в зеркало, висящее в спальне, и снова говорил себе: «Ни за что не пойду в больницу». Это продолжалось целых три недели. Наконец боли начали угасать, становясь отдаленным эхом прежних. Температура начала опускаться, приближаясь к нормальной. Позже я всегда оставался внимательным к себе: тепло одевался, чтобы меня не знобило, каждый день пил фруктовые соки, следил за собственным весом, совершал небольшие прогулки, старался много не есть и не злоупотреблять крепкими напитками.
С годами исчезновение начало сказываться и по-другому. Я начал слабеть, стал хуже ходить. Организм начал истощаться, пропал аппетит, и без объяснимой причины появилась вялость. Усталость не проходила неделю-другую. Я уже не мог сидеть за пишущей машинкой. Я по нескольку дней не поднимался из постели, вместе с тем пытаясь что-то писать карандашом на бумаге, что не приносило результатов. Писать я мог только сидя за пишущей машинкой – за старым добрым «Эл. Си. Смитом», когда пальцы быстро стучат по потертым клавишам, оставляя на бумаге слова, быстро выскакивающие из моего мозга.
В последний раз дядя Аделард вернулся во Френчтаун осенью за несколько месяцев до собственной смерти. Меня потрясло, как его истощило за эти годы, и что с ним сделало исчезновение. Он исхудал. Иссушенная кожа на его лице плотно обтянула скулы, глаза глубоко утонули в своих орбитах. «Каждый раз, как наступает исчезновение, оно забирает у меня все больше и больше сил. Уже нет вспышек боли и паузы, но раз за разом меня становится все меньше и меньше. Оно постепенно съедает меня, Пол». Глядя на него, я осознавал свое собственное будущее. В последний его визит мы уже не гуляли по улицам Френчтауна. Прохладными вечерами мы сидели на нашем крыльце, одевшись в толстые свитеры, попивая пиво, иногда ни о чем не говоря – просто молча общаясь. Я обратил внимание на иронию, заключавшуюся в том, что исчезновение заставило его блуждать где-то далеко, в то время как я должен был прятаться здесь во Френчтауне. - Почему ты остался здесь, Пол? - спросил он. Не было ясно? - Потому что здесь, во Френчтауне, дядя, у меня есть некоторый контроль над непредсказуемым исчезновением. Здесь я себя чувствую в безопасности. Если я случайно почувствовал, что неожиданно нагрянет исчезновение, то, как правило, я недалеко от дома, - и далее добавил. – В общем-то, исчезновение сделало меня писателем. Мне всегда хотелось увидеть мир, я завидовал вам и вашему бродяжничеству, но я обнаружил, что мне не надо уезжать из Френчтауна, чтобы писать. Я мечтал об известности и благосостоянии, о том, чтобы толпа приветствовала меня, когда мой поезд будет въезжать в большие города, и красивые женщины будут бросаться на меня. Но я понял, что писать – это замечательно само по себе, и что известность не имеет никакого отношения к ликующей толпе на перроне и к преследованиям поклонниц… - и сделал паузу. – А вы, дядя, тоже к чему-нибудь пришли, как и я здесь? - У меня, Пол, все совсем по-другому, потому что исчезновение принесло мне совсем иной опыт. Это было… На противоположной стороне улицы в церкви репетировал хор, что вечером было вполне обычно. Слабые голоса переливались в огромный смысл. - Что это было? - спросил я, мой голос мерк в тишине, в предчувствии последней возможности говорить о деталях исчезновения. |
