Лера ахнула и резко остановилась.

– Ну и что тут у нас? – обречённо спросил Дима-Лось, и Лера поняла его слова буквально.

– Тут бугор какой-то, твёрдый… – Лера раскопала палкой снег и объявила оторопевшей группе: – Череп. Человеческий. Я на череп наехала. Я прям почувствовала, как кость под ногой хрустнула. Ой, смотрите, у него глаза…

Засмеяться никто не успел: Голубева побелела и стала заваливаться набок. Лось едва успел её подхватить. Ткнул палкой в «череп» и заорал Голубевой прямо в ухо:

– Дура! Это канистра! Какие глаза? Это просто дырки! В ней дырки проколоты, потому её и бросили. Не могла объехать, курица!

Валерия Голубева, бывшая солистка «Кремлёвского классического» (и далее по наклонной плоскости: «Русские забавы», «Латинский квартал», шоу-балет «MaximumShow»), а ныне модель, которую со времён училищных педагогов никто не называл курицей, и уж тем более дурой, испуганно заморгала, уставившись на белую пластиковую канистру, проколотую в двух местах. Сквозь проколы проступал чёрный лёд. Вода болотная, торфяная, оттого и чёрная.

Над ней смеялась вся группа: канистра и в самом деле напоминала череп – безносый, с чёрными провалами глазниц. Отсмеявшись, поехали дальше. Голубева отстала – сломанное крепление не держало, лыжа то и дело снималась с ноги. Возвращаться? Да мы уже половину маршрута прошли, так что всё одно – что вперёд, что назад, километров столько же. Голубевой их не пройти. Вот же чёрт! Всю дорогу еле тащились, сейчас только разогнались – и на́ тебе!

Гипсовые дети

Гордеев и сам видел, что – начнётся. А небо белое от снега, который сыпал всё гуще и скоро перешёл в метель. Только метели им и не хватало.

Роща была на взгорке, подъём Голубева одолела с трудом, платки развязались, лыжа сваливалась с ноги, Лера останавливалась, надевала, привязывала… И молчала. Вот же характер! То истерику закатит на пустом месте, суп на снег выплеснет, то из-за канистры «с глазами» в обморок падает. А тут полное право имеет поныть, а молчит. Выдержка железная. Не хочет никого подводить, знает, что из-за неё все встанут и будут ждать. И мёрзнуть, одеты-то легко, куртки в рюкзаках.

В группе своих не бросали. А Лера своя. В сердце Георгия Гордеева толкнулась гордость за группу, и он впервые подумал о Ларисе без горечи. Жена выбрала свой путь, а он выбрал свой, и не пожалеет, куда бы он ни привёл.

Путь привёл к бетонному забору. Справа, метрах в пяти, виднеется пролом, оттуда тянуло печным дымом, к которому отчётливо примешивался запах тушёнки.

– Удачно вышли, – прокомментировал Виталик.

Куда уж удачнее… Метель густела на глазах, заметала следы, превратилась в белую пургу. Гордеев принюхался и скомандовал:

– Сворачиваем! Кажется, дачи. У них и верёвкой разживёмся, и дорогу спросим. Хотя – откуда здесь дачи, дачи ближе к станции, а мы посередине где-то. Приехали, что называется.

– Покатались, – подытожил Лось. И взглянув на Леру, добавил: – Ничего. У нас вся зима впереди, мы своё возьмём. А ты не кисни, у меня тыща рублей с собой, за тыщу тебя до дома довезут. До подъезда. С ветерком.

– Нет, с ветерком не надо, – поёжилась Лера. – Ветерка мне хватило…

«Надо же, шутит ещё!» – восхитился Гордеев.

Пролом был узкий, с торчащей ржавой арматурой. Лыжи пришлось снять, потом снова надевать, все проделали это автоматически, за день привыкли уже. Девять человек бодро двигались по обсаженной берёзами аллее.