Расстарались…

– Ой, не снимай! Он красивый такой! Ты в нём красивая такая!

– А из кого он, свитер?

– Из козы ангорской. Или из козла.

– Сообразили тоже, к костру – ангору.

– Это не коза, это лама, – ввинтилась Голубева. Ей отдали собранные на подарок деньги, и она не придумала ничего лучшего, как купить в дорогущем бутике дорогущий свитер.

– Почему к костру? Что ей, пойти в нём некуда? – заступился за именинницу Гордеев. Он же не знал, что – некуда.

Выпив кружку глинтвейна, сваренного в котелке по всем правилам, Наталья ляпнула, что ей сорок два, а все думали, что меньше.

Виталик не к месту (или к месту?) вспомнил Маяковского и провозгласил тост: «Лет до ста расти нам без старости». Местоимение «нам» Виталик заменил на «вам», и тост прозвучал удручающе, как – долгих лет.

Юля и Люба спели песню Андрея Макаревича «Давайте делать просто тишину». Чем окончательно добили именинницу.

«…И мы увидим в этой тишине

Как верили, что главное придет,

Но век уже как будто на исходе

Оттого, что ничего уже не произойдёт, хотелось плакать, но Наталья улыбалась, выслушивала поздравления и думала: «Скорей бы это всё кончилось».

Голубева пришла к такому же выводу, обидевшись за «ангорского козла». Подарок был царский, свитер она долго искала по бутикам, и долго торговалась, и ей было стыдно: собранных денег не хватало на «вот этот», а другой Лера брать не хотела. И повторяла упрямо: «Вот этот». В конце концов ей уступили, из бутика она вышла с тяжелым сердцем и с «вот этим» свитером. А на привале все издевались – над свитером, а значит, и над ней. Не то купила. Сами бы покупали.

Наталье она хотела подарить танец, даже юбку принесла и балетки, и наплевать что зима, не в комбинезоне же лыжном танцевать? Не в ботинках же? А теперь передумала, сидела нахохлившись, ковыряла ложечкой праздничный торт.

Надя, которая пекла этот торт полночи, обиделась: все едят, а она сидит с таким видом, словно перед ней не суфле, а кусок поролона. Откуда Наде было знать, что Лера обиделась за свитер, который Наталья убрала в рюкзак, а могла бы надеть, не сгорел бы, дрова сухие, искр нет совсем. Не к лицу седло корове, мстительно думала Лера.

Юля и Люба боялись за гитары: мороз усилился, у костра-то ничего, тепло, а нам их обратно нести, четыре километра и в вагоне холодно. И мальчишек не узнать, в поезде ехали весёлые, а сейчас умученные сидят. На лыжах с нами не поехали, отчего устали, непонятно. А Ваське с Надькой смешно, рот до ушей, хоть завязочки пришей.

Гордеев видел, что в группе творится что-то не то, и озвучил новость, которую приберегал под конец:

– Мне из Клуба звонили, обратно зовут, вторым руководителем к Зинчуку. Он старый стал, Саша Зинчук. Болеет часто, вот и задумался о дублёре. Он зимой не ходит, так что весной, сказали, приходи на комиссию, восстановим, хватит по лесам партизанить. И найдём мы тебе, Наталья, жениха. Я тебя с другом познакомлю, – оптимистично закончил Гордеев. Пошутил.

Все радовались и поздравляли Гордеева. Наталья делала вид, что тоже радуется. Приедет домой и наплачется вдосталь. Гордеев, её Гордеев, которым она гордилась и в которого была немножко влюблена, собирался её с кем-то знакомить.