Твоя.

– Belle et destructrice .

Уж кто бы говорил.

Я цепляюсь за каждое слово, как за спасательный круг, но сила виски подминает меня, угрожая утянуть обратно в омут беспамятства.

– J’allais bien .

Лжец.

Он приподнимает меня, расстегивает лифчик и снимает его.

– Putain. Putain. Tu es en train de partir. Ça n’arrivera plus .

Сильные пальцы скользят вверх по моей груди, и у меня вырывается тихий стон. Его пальцы замирают, когда я открываю глаза. Его взгляд переполнен гневом, похотью и негодованием. Я смотрю на свое отражение в его огненных глазах.

– T’aimer m’a rendue malade et je ne veux plus jamais guérir .

И позволяю сну овладеть мной.

Глава 42

Я просыпаюсь от завывающего за окном ветра. Прихожу в себя после беспокойного сна и вижу на тумбочке две таблетки обезболивающего и бутылку воды. Голова раскалывается, а это уже веская причина провести весь день в постели. Выпив таблетки и накинув халат, решаю выйти на свежий воздух и прохожу через застекленные двери на балкон. Стоит раннее утро, и я вижу, как на горизонте стягиваются и плывут к дому облака. Я дрожу на морозном воздухе, когда вдруг испытываю знакомое ощущение. Смотрю вниз и замечаю Тобиаса в одном из шезлонгов у накрытого бассейна. Он в костюме, в котором был вчера вечером, и в пальто из черной шерсти. Откинувшись на спинку, с закрытыми глазами держит зажженную сигарету между пальцами.

Он так и не уехал.

Стараясь не обращать внимания на пульсацию в голове, быстро натягиваю теплую одежду и иду к бассейну. Тихонько подхожу к Тобиасу и, сев на соседний шезлонг, жадно его рассматриваю. Теперь ему тридцать шесть, а когда мы были вместе, я считала нас неподвластными годам. Тогда времени не существовало, а оно оказало любезность чертам его лица, телосложению, бесподобной красоте. Но потом я вспоминаю сказанные им прошлой ночью слова, его прикосновения, еле заметные, но одержимые ласки, тщательно скрываемое влечение, когда он снимал с меня испачканную одежду.

Я смотрю на него, понимая, что он почувствовал мое присутствие. Тобиас затягивается сигаретой и приподнимается, чтобы сесть. Его глаза открыты, но устремлены на шероховатый бетон под ногами.

– Мое первое отчетливое воспоминание – о красном пальто, – тихо говорит он. – С черными продолговатыми пуговицами. Оно висело возле двери, когда моя мать сняла его с вешалки и надела на меня, застегнув по порядку все пуговицы. Я понимал, что она в ужасе. «N’aie pas peur, petit. Nous partons. Dis au revoir et ne regarde pas en arrière. Nous partons à l’aventure» . Но она была напугана. А когда в дверь позвонили и она открыла, мне улыбнулся мужчина, которого я прежде не видел.

– Бо? Отец Доминика?

Тобиас кивает и стряхивает с сигареты пепел.

– Он сказал, что отвезет нас в Америку и там мы будем счастливы. Забрал нас и пожитки, которые мать положила в его машину, и мы уехали. Вот и все, что я помню об отъезде из Франции. Красное пальто, страх матери, рыжеволосого незнакомца и первый полет на самолете. – Он проводит рукой по скрытому тенью подбородку. – В основном, мы были здесь счастливы. Но моя мать жутко скучала по Франции. Она ни с кем не связывалась. Такой ценой дался побег от моего отца. В те времена у него было много связей, и это было слишком рискованно. На протяжении нескольких лет я замечал, как она плачет, перебирая старые фотографии, тоскуя по своей семье. Особенно по матери. Но она любила Бо Кинга, и это было заметно. А он хорошо ко мне относился. Был строгим, но добрым. Он нас спас. Мать постоянно говорила мне, что он спас нас. И я ей верил. Единственное воспоминание о настоящем отце – тот день, о котором я тебе рассказывал.

– Сен Жан де Люз.