Еще один кивок, пока он затягивается сигаретой.

С неба начинает медленно падать снег, и я не шевелюсь, боясь разрушить чары.

– Вскоре у нее начал расти живот, и в один прекрасный день они принесли домой Доминика. – Его улыбка еле заметная, но все же я ее вижу. – Вначале я его терпеть не мог. Мне не хотелось делить с ним внимание матери. – Тобиас застенчиво улыбается. – Поэтому я положил его в ящик из под мандаринов и отнес на помойку. Положил рядом с ним его молочную смесь и бутылочку, чтобы он не страдал от голода.

– Господи, – я не могу сдержать смех, и Тобиас смеется вместе со мной.

– Когда мать поняла, что я натворил… такой злой я ее не видел. Она крепко меня отшлепала, но папе так и не рассказала.

Тобиас качает головой, улыбаясь.

– На следующий день мать убедила меня подержать его. Она посадила меня в свое кресло качалку и положила Доминика на руки.

Он смотрит на меня, но мыслями далеко отсюда.

– Он стал моим. С той самой минуты. Он стал моим .

Я киваю, горячая слеза скатывается по моей щеке.

– Первые несколько лет английский нам не давался. Мы приложили немалые усилия и оказались совсем не готовы к соприкосновению с чужой культурой. Думаю, мама считала Америку Диким Западом. Она была подозрительной и нечасто разрешала мне играть на улице. Они с папой ссорились из за этого, и она всегда выигрывала. Какой же упрямой она была.

– Кого то мне это напоминает.

Тобиас закатывает глаза, а я не могу сдержать смех.

– Я ненавидел школу – детвора и все такое, они высмеивали мой акцент, мою одежду. По возвращении домой я уводил Доминика в свою комнату. Ставил ему музыку, старые мамины кассеты. – От этого признания у меня щемит сердце. Музыка. Музыка его матери.

Тобиас выбрасывает сигарету и засовывает руки в карманы пальто. От порыва ветра густые волосы падают ему на лоб.

– Он был самым счастливым малышом. Постоянно улыбался, смеялся и редко плакал. Какое то время благодаря ему жизнь была сносной. Он помогал нам пережить первые годы. Был нашей отрадой. И в итоге все стало лучше. Мама разрешила мне играть на улице. Мы приспособились.

Тобиас вздыхает, смотря на лежащую возле него пачку французских сигарет.

– С завода мама всегда возвращалась измученная, но редко жаловалась, однако папа рассказывал о начальнике, который обворовывает своих работников, и они ругались. Мама говорила ему оставить все как есть. «Je ne lui fais pas confiance. Il y a quelque chose dans ses yeux. Il est mort à l’intérieur» . Она умоляла папу забыть об этом, говорила, что они приехали сюда по рабочей визе, которую им помог получить Роман, и им нужно быть благодарными. Но папа не хотел оставлять это дело в покое. Он начал часто уходить из дома по ночам. Я не обращал пристального внимания на происходящее, но порой между родителями вспыхивали жуткие ссоры. Один вечер помню особенно хорошо, потому что это была одна из тех редких ночей, когда Доминика не получалось уложить спать.

Я тянусь к его руке, и Тобиас, отвергая меня, ведет ладонью по своему бедру. Я стараюсь не обращать внимание на боль от отказа.

– Родители были не из тех, кто ссорится за закрытыми дверями, поэтому я заперся вместе с Домиником в шкафу возле родительской спальни, чтобы присмотреть за матерью. Папа никогда не поднимал руку, но порой пугал меня своей агрессией.

У меня вырывается ироничный смешок, и Тобиас выразительно смотрит на меня.

– Заткнись.

– Да ты такой же, гены.

– Он не был мне родным отцом.

– Но ты во многом сын Бо.

– Это правда. – Тобиас зажигает очередную сигарету и глубоко затягивается.

– После этого папа начал разговаривать со мной.