Роман умер, и ни одна живая душа, даже единственная дочь, его не оплакала.

Его сокрытие смерти Доминика определило мой жребий. После того дня я больше никогда с ним не разговаривала, да и он почти перестал звонить.

И если я не буду соблюдать осторожность, то, возможно, когда придет мое время, по мне тоже никто не будет плакать.

Но из всего, что мне довелось узнать, я выяснила, что мы были разными людьми, которые жили совершенно разной жизнью. Я до сих пор не оправилась от открытия, что Тобиас проглотил свою гордость и, встретившись с моим отцом, признался ему, что любит меня, поклялся защищать и защищал его, человека, который замял смерть (возможно, неслучайную) его родителей, и дал Тобиасу денег.

Тобиас получил такое же утешение, что и я.

Деньги.

Самое необходимое из зол, которое может изменить человека либо к лучшему, либо к худшему.

Сейчас моя мать живет безбедно, но она долго привыкала к этому, и богатство не принесло ей огромного счастья. Как и моему отцу.

А для меня богатство – оскорбление. Я его ненавижу. Ненавижу, какую власть оно дает тем, кто его недостоин, и крадет жизни тех, кто даже за малую толику становится его рабом. Я ненавижу алчность и жадные поступки, совершенные ради достижения богатства. Ненавижу страх и злобу, которые пробуждаются в тех, у кого его нет.

Я ненавижу все, что символизирует богатство.

Чаще всего в людской жестокости виновен не Бог, а его соперник, занявший второе место.

Я лежу на кровати Романа, на белоснежном одеяле, и смотрю в потолок. Несмотря на мою потребность в развязке или в обычной необходимости должным образом оплакать то, в чем мне отказали, себе я нанесла гораздо больше урона.

Но я сама напросилась.

И теперь пожинаю плоды.

По правде говоря, я получила то, за чем приехала, – ответы. И убеждаю себя довольствоваться этим.

Секс с Тобиасом прошлой ночью только вскрыл старую рану и помог нам быстрее истечь кровью, но правда заключается в том, что мы до сих пор ею истекаем. Он порвал со своей девушкой, но это совершенно ничего не значит, если он не готов нас принять. А его слова и поступки вчера ночью говорили о том, что он никогда не будет готов.

Это любовь, но любовь потерянная. Неважно, кто виноват, и мне пора посмотреть правде в лицо.

Ссора с ним в каком то смысле вернула меня к жизни, а когда он взял меня, пусть даже поддавшись злости, я получила доказательство, что никто и никогда не сможет занять его место. Прикосновения Тобиаса навеки останутся единственными ласками, которых я пожелаю.

Я поворачиваюсь на постели и смотрю в окно, задаваясь вопросом, почему мужчины в моей жизни так и не прониклись и не поверили в любовь, которую я к ним питала.

Неужели я сама все усложнила?

На миг, один короткий миг я представляю, какой была бы моя жизнь, будь у меня отец. Тот, который любил бы меня, как положено любить отцу. Который бы поддерживал меня не только материально.

Мне в жизни не особо тяжело приходилось.

Но если говорить об отцовской любви, у меня просто… никогда ее не было.

Я не хочу себя жалеть.

Но всего на несколько секунд жалею. Я оплакиваю девочку, которая росла, зная, что она – обязательство.

В мое подсознание начинает просачиваться затаенный, годами копящийся гнев. Я привстаю и сажусь на край кровати, и вот тогда злость охватывает меня полностью.

К черту их всех.

Всех их.

Я растратила свое сердце целиком, вконец. Я растратила его, и оно больше никогда не станет моим. Я никогда не стану цельной.

Я хочу вернуть годы, которые провела в надеждах и молитвах о взаимной привязанности.