Встал один медведь, потянулся, завился снежным смерчем, ввинтился в серую муть и из виду пропал. Не успел Искра подумать, сколько времени ждать придётся, как появился сторожевой келе, а в пасти у него — комок серых лохмотьев, да вроде косточки торчат из комка.

Потянул Искра лохмотья из медвежьей пасти — а они шевелятся, дёргаются под его рукой. Отдал медведь добычу хозяину — и превратился комок тряпья в маленького духа. Весь — то ли в облезлых перьях, то ли в клочьях шерсти, ножки тощенькие, с копытцами, четыре ручонки, безобразная морда из живота растёт, а из морды — ветвистые рога. На концах каждой веточки рогов — глазки поблёскивают.

Схватил Искра келе за рог — или за глаз — и встряхнул.

Запищал маленький дух, словно мышь:

— Не губи меня, сильный шаман, и огнём не сжигай! Мне крови не надо — дед твой водкой поил меня иногда, и того мне довольно. Я всюду бываю, всё вижу — не оставляй меня без глаз, великий шаман, я тебе пригожусь.

Не послушал его Искра — встряхнул ещё раз:

— Это тебя дед к нарте не привязал? Это ты людям зло творишь и оленей в тундре душишь?

Перепугался дух, ручками задёргал:

— Что ты, Искра! Где мне оленя задушить! Я для оленя — меньше мошки, мне и палёной шерсти хватит! Я Тихой Птице вести носил да сплетни. Пожалел он меня, не стал к Нижнему миру привязывать — сожрали бы меня его медведи в один глоток!

Задумался Искра.

— Новости носил? Значит, всё в тундре знаешь ты? Значит, знаешь, от чего пали у Высокой Скалы олени?

Взмолился келе:

— Отпусти мои глаза, Искра — не убегу я. Всё расскажу — только дай мне на серые снега смотреть.

Отпустил Искра духа. Встряхнулся дух, как крачка, и на ладонь шамана уселся.

— Слушай, — сказал, — великий Искра. По тундре одноглазые келе рыщут, у каждого — по паре железных клыков. Эти клыки они в жилу оленям втыкают да кровь у них сосут. Всё больше и больше становятся.

— И что же это за погань? — Искра спросил. — Бродячая?

— Да не то чтобы… — замялся глазастый келе.

Он бы договорил, да почувствовал Искра, как тёплые руки его тормошат, живое дыхание на лице — и выдернула его материнская любовь из серого мира.

Потряс Искра головой — тяжёлая голова, в мыслях туман. А Ранняя Заря по лицу его гладила, спрашивала встревоженно:

— Что с тобой, оленёнок? Стал ты, как снег, белый…

И Копьё сказал с укором:

— Улетал он, женщина. Не мешай шаману с келе своими беседовать — его погубишь и себя погубишь.

Испугалась Ранняя Заря, отдёрнула руку. Искра тем временем в себя пришёл. Попросил:

— Копьё, водки у тебя нет ли?

— Водки? — Копьё удивился, но протянул флягу.

Отвинтил Искра крышку, плеснул огню: «За помощь спасибо тебе, отец!» — с ладони стряхнул за полог: «Спасибо и вам, сумеречные звери», — и рядом с очагом на камень пролил несколько капель:

— Для тебя, вестник. И ещё дам, если следы мне покажешь.

Мелькнула перед очагом серая тень — не удержался глазастый пьянчужка, пришёл водку с камня слизать. Искра Копью флягу вернул и попросил:

— Копьё, если друг ты мне, останься здесь, пока мать моя к полётам не привыкнет. Не по злому умыслу, но мешает она мне, сбивает с тропы. Помоги ей — и мне помоги.

Копьё взгляд опустил в огонь. Ранняя Заря головой покачала:

— Страшно мне смотреть на тебя, Искра. Боюсь я за тебя — слишком юн ты ещё.

Искра в щёку её понюхал:

— Прости меня, мама.