У духов-сплетников совести нет — из благодарности они шаманам не служат. Но ради водки да палёного волоса порой приносили они вести. А старый келе Тихой Птицы, глазастый проныра — чаще прочих.

Спал Искра — а сквозь сон слышал, как метель завывает, как резвятся на просторе духи великого холода. И вдруг почувствовал, как щёку его что-то кольнуло, словно комар среди зимы непонятно откуда в тордохе взялся.

Вздрогнул Искра, проснулся. Хотел пришлёпнуть назойливую мелочь — да увидел: не комар это, а коготь келе-пропойцы. Сидит наглая кроха на шкуре у самого лица Искры — все глазки, сколько есть, зеленоватыми огоньками горят.

Увидал келе, что Искра глаза открыл — и сказал умильно:

— Прости, великий шаман, что полёт твой прервал. Ты за весть водки обещал — ты мне поднеси, а я тебе большое слово скажу.

Нашарил Искра в пологе флягу, плеснул на ладонь. Выхлебал келе водку и ухмыльнулся пастью, что на животе у него раззявилась:

— Тётка Лихорадка, что Кровавому Мору родная сестра, к Пустоши Палок подалась, где нынче богатый человек Чёрная Скала оленей своих пасёт. Младшего сына у него забрала, дочерей доедает — на старшего сына поглядывает. Гнуса Чёрная Скала звал — не поехал Гнус: болтает, что это твои келе детей Чёрной Скалы пожирают. Мол, Куропатка тебе злое слово на ярмарке кинула — а медведи твои и взъярились от твоей обиды, совладать с ними ты не можешь, да не особо и хочешь. Безжалостный ты, мол, как отец твой огонь. Просил Чёрная Скала Гнуса с тобой сладить, поговорить или отвадить келе твоих — да отговорился Гнус, мол, нечего было детям Ворона самим к тебе бегать и помощи просить. Мол, вот вам ваш Искра и чёрное зло — нате, ешьте, а Гнус в эти дела путаться не станет.

Выслушал Искра — сердце в лёд превратилось.

Прокусил мизинец, как в детстве — дал крохе-келе кровавую каплю. Восхитился келе, обрадовался, слизал кровь — и опьянел, как человек, что целую ночь гулял. На радостях песню запел:

— Эхей, великий шаман Искра! Нет такого ни в одной из семи тундр! Все меня слушайте, просыпайтесь, медведи, войдите в оленей, встаньте к нарте — великий шаман Искра в метель искать пути вздумал! Как на крыльях несите нарту его — это я говорю, пока сам Искра не приказал!

А Искра меж тем и впрямь парку накинул, выскочил из тордоха, где мать с Копьём спали, в ледяную метельную ночь. Крутит злой ветер снег вихрями, небо с землёй перемешал, Верхний мир с Нижним. Только медвежонок, старый друг, из снежной мути собрался, в колени Искре ткнулся, как пёс — и два оленя к самому входу в тордох подошли.

Жуткие олени. Глаза у них в ночи горят мутными лунами, сполохи по шерсти перекатываются. Понял Искра: и впрямь медведи его в оленей вселились — и запряг их в свою нарту. Привязал к нарте мешок с бубном и колотушкой. Сильно спешил.

— Несите нарту, — приказал, — к Пустоши Палок, где богатый человек Чёрная Скала живёт. Вихрем несите, пургой, позёмкой, ветер обгоните — но успейте, пока дочери его ещё живы.

Прыгнул на нарту — и рванули олени-келе с места. Вцепился Искра в нарту обеими руками, так, что пальцы окостенели; метель лицо режет, как сотня ножей, не видно в пурге дороги, только олени впереди несутся, распластались в полёте, снега копытами не касаются, скорость с их шерсти зелёные искры сдирает, как ветер с наста — снежную пыль. Куда там оленьим бегам! Не дорога — чёрный сон, от какого просыпаются с воплем.