– Полагаю, что мы уже, – развел руками Хопер. – Но все равно – спасибо.

– Подождите, – подал голос Брет. – Я не хочу никаких воплощений, но если бог все же воплотится, разве это плохо? Посмотрите, сколько мертвых вокруг. Все в крови. Да и человек рождается в крови. Может быть, бог по другому и не рождается?

– Воплощение – это не рождение, – сказала Филия. – Это как стук в камне, через который прогрызает себе дорогу наружу чудовище.

– Почему ты уверена, что чудовище? – не понял Брет.

– Я чувствую, – прошептала Филия. – И вижу.

– И это тоже ересь! – со слезами на глазах крикнул Вай.

– Тише! – поднял палец Падаганг. – Боги, знаки. Всему свое время. Отец учил меня, делай свое дело, но смотри по сторонам. Я спрашивал его, а зачем по сторонам смотреть? А он отвечал, чтобы отскочить, когда смерть попытается тебя пристукнуть, или чтобы вовремя увидеть, что ты делаешь не свое дело. Не знаю, пора ли отскакивать и куда, но осада продолжается! Слышите грохот? Это пушки! Нам нужно быть на стене. А еще я слышу шаги. Кажется, за нами уже послали!

В дверях зала появился Раск. Он с удивлением оглядел разбросанные трупы, погладил висящий на поясе топор.

– Хопер. Амма пропала! Как след простыл!

Глава тридцатая. Бланс

«… ибо беда в тебе».

Трижды пришедший

Книга пророчеств

Всякое новое имя было подобно новой обуви. Каким бы умелым ни слыл сапожник, как бы ни хвалили его за мастерство, но пара даже самых мягких сапог поначалу неизменно натирала ноги и если даже не натирала, то казалась неудобной и неродной. Захлестывала голень голенищем, подпирала каблуком пятку, цеплялась подошвами за всякую выбоину на дороге. Так и имя. Только-только привыкнешь к нему, как приходит пора его менять, чтобы не повторяться в мытарских книгах да подорожных списках, не дивить долголетием мастеров стражи и королевских писцов. Хотя, век людской короток, да и память не слишком длинна; минует пара поколений, отправятся в книжные хранилища поголовные свитки, и придет пора доставать одно из ношенных, но так и не пришедших в негодность имен. Хопер…

С имени все началось. Так давно, что и не высмотреть в мутной дали. На таком расстоянии, что даже последняя тысяча лет кажется подобной пройденному за день пути. Из ничего, из взвеси, из мути, из хаоса кто-то извлек и слепил нечто не имеющее ничего, кроме имени. Точно так же, как вандилская хозяйка нанизывает на суровую нитку орехи и опускает их в медовый отвар, раз за разом остужая над котлом, пока они не сольются в желанную сладость. Не было орехов. Нитка была. Имя и было этой ниткой. «Бланс», – прошипело, прошелестело над бездной. Дух потаенный, пытливый, внимательный – отзовись. Лепись сонмами тончайших покровов на собственное имя. «Бланс». Ничего – ни облика, ни голоса, ни взгляда, ни памяти, только слух. Дрожь. Отзвук. Эхо. «Бланс».

Завидовал ли он людям? Скорее, любопытствовал. Когда видел материнские руки, материнские глаза, объятия. Когда слышал нежные колыбельные. Когда осязал прикосновения мягких рук. Только волею случая принимая или передавая исцеленного младенца счастливой матери. Ничего подобного ему не пришлось испытать на самом себе. Только долгий и как будто печальный призыв – «Бланс»… Как мало, и как много…

Тогда семьсот лет назад у тройного менгира за бесконечный миг до того, как он, Бланс, пал сраженный стрелами, голос был точно таким же. «Бланс». Почти точно таким же. «Бланс». Но не таким… Не таким, провалиться ему на этом самом месте! Как же он сразу этого не понял? «Бланс»! Голос, мгновение промедления и стрела… Или он так истосковался по этому голосу, что был готов принять за него даже не слишком искусную подделку? Кому это было нужно? Да, святые боги, не кому это было нужно, а кто мог докричаться до него из бездны? А ведь именно оттуда и только оттуда могла донестись эта удивительная схожесть – «Бланс».