Словно в колодец кричал. Черные стены вокруг. Черные и непроглядные. Поднимающиеся к небу. Так высоко, что голубой кружок с головой Раска меньше медной гебонской монеты. А все, что вокруг – боль. Невыносимая, выжигающая, сдавливающая в камень. Упирающаяся в три камня, врощенных в грудь Бланса. Вставших поперек боли словно стены Опакума. Принимающих в себя все, но не отдающие и не пропускающие ничего. Непреодолимая преграда ни для кого. Даже для бога. Даже для бога? Что же ты хочешь от меня, Чила? На что ты намекаешь? На конец этого мира? Тогда зачем спасаешь меня от боли, в которую сама же и погрузила? Нельзя остановить бога, нельзя. Уберешь один сосуд, выберет другой. Уберешь все – рассеется по сотням сосудов. И все равно соберет себя. Рано или поздно соберет себя, как ни выжигай, ни истребляй эту пакость. Что ты хочешь от меня, Чила?

– О чем ты, Хопер, что с тобой? – донесся голос Раска. – Вроде пошел своими ногами, а потом словно в беспамятство погрузился. Ты бредишь наяву или прикидываешься?

Хопер открыл глаза. Он стоял, опираясь на коротышку на широкой замковой лестнице, и грохот осады бил ему по ушам. Витражи в окнах над лестницей дребезжали, казалось осаждена уже не крепость, а сам замок. Пушки? Слышны выстрелы! Неужели они решили разделаться с Опакумом сходу?

– Я Бланс, Чирлан, – поморщился, садясь на ступени, Хопер. – Да, опять Бланс. Не удивляйся. Считай это капризом. Да и всегда был Блансом. Но называй меня Хопером, чего уж там.

– А я вот пока побуду Раском, – рассмеялся его приятель, наклоняясь и подтягивая сапоги. – Чирлан – хорошее имя, был бы рад к нему вернуться, но не хочу прослыть придурком. Все меня знают как Раска, Раском и останусь. Пока…

Коротышка задумался о чем-то и помрачнел.

– Пока всех знакомцев не перебьют. Знал бы ты, какой девчонкой была покойная жена Торна… Лики Вичти. Было отчего сойти с ума. Вот, Гледа ее, почти то же самое. Но сила у нее в отца. Что ты там говорил про одна тысяча девятьсот девяносто восьмой год? Сейчас вроде бы одна тысяча второй…

– Вроде бы, – Хопер с удивлением поднес к лицу ладони, которые сравнялись цветом, отливали черным.

– Святые боги! – прошептал в ужасе Раск. – У тебя оно и на шею лезет! Захлестывает! Мать моя…

– Перестань, – мотнул головой Хопер и посмотрел наверх, где ему по-прежнему чудился крохотный кружок света. – Не было у тебя матери. Никогда не было. И у меня не было. Мы с тобой нелюдь.

– Главное, чтобы не нежить, – присел рядом Раск, размазал ладонью пот по лысине, покосился на руки Хопера. – Шутки шутками, но так ты и в самом деле вандилом станешь. Или нет? О чем вы там говорили? По кровище шлепали и спорили о чем-то? Меня чуть с ног не скосило, словно мясники на бойне!

– Ты помнишь, что говорила Амма? – спросил Хопер. – О Хмельной пади?

– Да мало ли, что она говорила, – отмахнулся Раск. – Она бредила. Воплощение какое-то. Откуда она может знать, будет ли здесь воплощение, да и кому воплощаться-то? Вот тысячу лет назад – да. Тогда все воплощались, а теперь-то только по нужде. Да и то, я уж забыл…

– Трое умбра, – перебил его Хопер. – Нужны трое умбра. Четверть от двенадцати, погибших в Хмельной пади. Ты, я, Амма. И воплощение. Одного из богов. Знаешь, почему именно здесь, в Опакуме? Силы для подобного потребуется очень много. А здесь ее можно собрать. То, что под менгиром, этому и послужит. А мы жертвы. Только не говори, что ты еще ничего не понял. Или у тебя колени от старости дрожат?

– Будь я проклят, – опустил голову Раска.