|
Они были джентльменами удачи, и часто это были французы. Я как сейчас вижу их обветренные корсарские лица, их причудливые одежды рядом с нашими темными платьями и белыми воротничками. Они не причиняли нам никакого зла, нам, которые были бедны, как библейский Иов. Они были довольны, что могут встретить европейцев на этих диких берегах, что могут иметь для своего пропитания овощи и фрукты, которые мы здесь выращивали. Они, которые не имели ни стыда, ни совести, и мы, которые были до глупости благочестивы, все мы чувствовали себя людьми одного племени, заброшенными на край света... А теперь слишком много людей на берегу, а в Заливе слишком много пользующихся дурной славой кораблей. Поэтому мы предпочитаем жить подальше от тех мест, рядом с границей... Я удивляю вас, дитя мое, моими рассказами, моими признаниями... Но вспомните также, что ваш Бог менее ужасен, чем наш. Мы, например, когда стареем, нам нужно или превращаться в сумасшедших, или в злодеев, или в колдунов, или же мы начинаем действовать каждый по-своему. И тогда все образуется, и ничего уже по-настоящему не имеет значения!.. И она снова несколько раз покачала головой, сначала с вызовом, а потом с одобрением. Вчера вечером в ее поведении было столько суровости, непримиримого отчуждения. А сегодня столько открытого чувства, своего рода смирения! Анжелика снова спросила себя, не имеет ли добропорядочная пуританка какой-либо скрытой слабости, тайного пристрастия к бутылке сливовой водки или абсентового ликера. Но она тут же отогнала от себя эту мысль, растроганная этой внезапной и высказанной как бы в полусне откровенностью. Позже ей придется вновь пережить эти волнующие мгновения и понять их истинный смысл... Эта женщина как бы готовилась встретить свой последний час, уготованный ей судьбой. Она неосознанно готовилась к нему своей душой, своим пылким сердцем, прятавшим нежность за суровой религиозностью. Старая Сара повернулась к Анжелике и, взяв ее лицо в свои длинные и белые ладони, повернула к себе и посмотрела на нее с материнской нежностью. - Пусть земля Америки станет вам родной, дорогая моя девочка, - сказала она тихим и торжественным голосом, - прошу вас.., прошу вас, спасите ее! Она опустила свои руки и посмотрела на них, как бы сама смутившись своего жеста и своих слов. Она выпрямилась, ее лицо вновь обрело свою мраморную холодность, а жгучий взор ее черных глаз устремился к необъятному, открытому как громадная раковина, небу. - Что там происходит? - пробормотала она. Она прислушалась, затем снова пошла вперед. Несколько шагов они прошли молча. Затем мистрис Уильям снова остановилась. Она схватила запястье молодой женщины и сжала его с такой силой, что Анжелика вздрогнула. - Слушайте! - сказала англичанка, изменившимся голосом. Она произнесла это слово четко, ледяным голосом. До их слуха донесся нарастающий в вечернем воздухе шум. Сначала этот шум был сплошным, как шум моря или ветра. Потом они услышали слабый, но в то же время четко различимый крик: - Абенаки! Абенаки! Быстрыми шагами, увлекая за собой Анжелику, Сара Уильям вышла к повороту дороги, за которым открывалась остальная часть поселка. Деревня казалась спокойной и пустынной, как бы уснувшей. Но шум приближался, нарастал. Он состоял из тысяч улюлюканий, сквозь которые слышался трагический крик нескольких жителей деревни, которые в полном смятении бегали между домами. |
