Наташа отложила книгу, достала письма, некоторое время смотрела на них, потом бросила поверх книги и уставилась вдаль — через пустую улицу, через витрины, мимо сонно мигающих оранжевым светофоров — где-то там, за этими улицами, витринами и светофорами лежала дорога. А раньше там стояла мастерская… Это было очень давно, но и тогда о Наташе уже знали, хоть и сидит она сейчас на скамейке в центре города два века спустя.

Надя, хочешь я расскажу тебе одну сказку? Ты знаешь из нее пару фраз, а я расскажу тебе ее целиком. Это страшная сказка, но почему-то она произошла и происходит на самом деле. А я бы так хотела, чтобы она просто была записана в какой-нибудь книжке, которую после прочтения можно просто закрыть и поставить на полку. Как жаль, что это не так.

Один человек, Надя, был художником. Мастером. И он так рисовал, что мог переносить на свои картины из людей все самое дурное, что в них таилось, — все их пороки, которые он называл келет. И эти келет продолжали жить в картинах — жить и ждать своей свободы. А если их выпускали, то они возвращались к своему хозяину, но уже изменившись, став сильнее, и с людьми, к которым они возвращались, происходили ужасные вещи.

Но человек этот, Надя, возомнил себя богом. Творцом. Дарителем новой жизни. Властелином. И эта власть, это очарование поглотило его. Он задумал картину, в которой решил запереть не один человеческий порок, а множество их — десятки, может даже сотни — не знаю. Какая-то адская дорога… огонь… гибнущие в страшных мучениях люди… чудовища… Если я правильно поняла все письма Анны, если я правильно поняла самого Неволина, то большую часть этих келет он замуровал именно в эту дорогу — он ходит по дороге, а значит по келет — в знак полной своей власти над ними. Но что-то пошло не так, и вместо того, чтобы врисовать жизнь в свою картину, он картину переместил в жизнь. И появилась дорога.

Поскольку для своей картины Неволин взял те пороки, чьи хозяева уже были мертвы — этим келет некуда было деться. Кроме того, Неволин все же был очень силен. Келет слились воедино и стали дорогой. Не той дорогой, которую можно потрогать — не земляной, не каменной, а некой абстрактной дорогой, которой должны были быть на картине. Они были на свободе и все же были заперты. Поэтому и росли они только по длине дороги — или вперед, или назад, ведь Неволин наметил границы ширины дороги, но ограничений в длине у нее не было. Они могут убивать, чтобы расти, чтобы получать силы, но они все равно пока всего лишь дорога. И были дорогой, прикрытой реальной тропинкой. Потом вокруг тропинки выросли дома, тропинку примяли асфальтом. И теперь наша земная дорога стала для келет руслом. Две дороги превратились в одну. Значение движения. Дорогу можно назвать дорогой, пока по ней ходят или ездят. Тогда она жива.

Я не знаю, Надя, что точно произошло тогда в мастерской и как это произошло, но все погибли тогда — и Неволин, и Александра, и гости — уж не были ли это те самые Лиза с мужем? Они погибли, Надя, дав дороге первую пищу — свои пороки. Ведь людей без недостатков не существует, ты же знаешь, Надя. Большие или маленькие пороки у нас есть всегда. Вот ими и питается эта дорога. Вот поэтому и начала она так стремительно расти и убивать, когда появились машины. Я не знаю почему, но ей нужно, чтобы тело обязательно повреждалось. Неволин написал, что для келет и люди, и картины — клетки — одно и то же. Повредишь картину — и порок сбежит. Повредишь безвозвратно человеческое тело — и он сбежит тоже. Какой-то особый факт смерти. Тут ты была права, Надя. Поэтому, я очень хочу верить, что тебя нет в этой дороге.

Она еще не так уж сильна, Надя. Каждое убийство, каждая попытка отнимают у нее много сил. Шаг вперед, полшага назад. Еще есть возможность поймать ее, запереть… Но когда она станет больше, я не представляю себе, что будет.