(Молчание.)

         В кровавый путь отправлен уж Фернандо…

         Один лишь Алварец… да этот плох!

         О! бедная Эмилия; давно ли

         Сказала ты, что старику смешно

         Любить и невозможно?.. но сегодня

         Ты мысли переменишь…

(Садится.)

         Говорят,

         Что женщины должны быть неприступны

         Для нашего сословья; что закон велит…

         Ужель закон в сей толстой книге

         Сильней закона вечного природы?

         Безумец тот, кто думал удержать

         Ничтожным правилом, постановленьем

         Движение природы человека;

         Он этим увеличил грех – и только,

         Дал лишний совести укор и между тем

         Желание усилил запрещеньем!

         Пострижен был насильно я в монахи;

         Почти насильно (в пылкой юности

         Не можем понимать мы важной пользы);

         Пускай, пускай они за всё ответят,

         Что сделал я; пускай в аду горят

         Они… но что такое ад и рай,

         Когда металл, в земле открытый, может

         Спасти от первого, купить другой?

         Не для толпы ль доверчивой, слепой,

         Сочинена такая сказка? – я уверен,

         Что проповедники об рае и об аде

         Не верят ни в награды рая,

         Ни в тяжкие мученья преисподней.

         Что души будет вечный жечь огонь;

         Что черти за ноги повесят тех,

         Которые ни рук, ни ног иметь не будут.

(Берет книгу, перо и бумагу.)

         Займусь!

(Кладет.)

         Нет, что-то я не в духе!

         Кто бы поверил, что в мои лета

         Хорошенькой девчонки ожиданье

         Могло смущать, тревожить, беспокоить?

         Я все не понимаю, для чего

         Мне не годится женщину любить;

         Как будто бы монах не человек?

         (Смотрит на часы.