— А вещи?..

— Администрация отеля вышлет все на мой адрес, — надменно бросил Эстебан. — Это самое меньшее, что они могут сделать в порядке компенсации за причиненные вам неудобства.

— Но я же сказала «нет»!

— Возможно, тебе будет небезынтересно узнать, что в аэропорту только что объявили забастовку, — как бы, между прочим, обронил Эстебан. — Так что все рейсы отменены. Поскольку речь идет не об одной ночи, а о сроке весьма неопределенном, не лучше ли убраться отсюда?

Джасмин собралась, было сказать, что любая трущоба предпочтительнее его дома, но Эстебан глядел на нее так серьезно, и лицо его, до боли родное, вдруг оказалось так близко, что молодая женщина прикусила язык.

— Я хочу, чтобы ты вернулась в мою жизнь, в мой дом… в мою постель, — произнес он хрипло. — И я не хочу, чтобы мы сражались друг с другом или обижали друг друга. Я хочу, чтобы все стало, как было — чтобы вернулись первые дни нашего брака. Чтобы вернулось все, querida. Каждое сладостное, упоительное, чудесное ощущение, подсказывающее мне, что ты — моя женщина. И я хочу, чтобы ты сказала, что то же самое чувствуешь ко мне.

Темные глаза неотрывно глядели на нее. И невозможно было, глядя в них, усомниться в том, что каждое его исполненное страсти слово дышит искренностью. Могла ли Джасмин предложить ложь в обмен на правду?

— Да, — прошептала она. — Я чувствую то же самое.

6

Каждый шаг по направлению к парадному входу давался Джасмин с величайшим трудом. Стоило Эстебану распахнуть для нее дверцу машины, и сердце молодой женщины разом ушло в пятки. В просторном холле предзакатная жара сменилась прохладой. Вверх шла витая мраморная лестница, тускло поблескивали золоченые перила. Ворсистый ковер под ногами смягчал звук шагов. Двери слева и справа открывались в гостиные первого этажа, декорированные в классически сдержанных цветах и обставленные мебелью, которую можно видеть разве что на страницах модных журналов.

Этот особняк так и не стал для Джасмин домом. Она видела в нем, скорее золотую клетку для себя. Здесь она была несчастна, одинока и совершенно неуместна. Порой, в худшие минуты жизни, ей казалось, будто стены угрожающе смыкаются вокруг нее, и сама она вот-вот затеряется среди бесчисленных комнат и коридоров, просто перестанет существовать.

Со стороны кухни подоспела незнакомая ей женщина в черном средних лет, судя по всему испанка. Она поклонилась вошедшим.

— Это Кармен, наша домоправительница, — пояснил Эстебан, представляя Джасмин как свою жену.

Гадая, куда же подевалась Хеновева, холодная, бесчувственная особа, занимавшая эту должность прежде, Джасмин приветливо улыбнулась.

— Buenas tardes, Кармен. Рада с вами познакомиться.

— Добро пожаловать, сеньора, — учтиво ответила та. — Ваши гости дожидаются на террасе. Я сейчас подам чай по-английски… или у вас будут другие пожелания?

Джасмин совершенно не привыкла к тому, чтобы с подобными вещами обращались именно к ней, тем более что рядом стоял Эстебан. Хеновева, помнится, обо всем спрашивала хозяина, даже касательно таких пустяков, как чай или кофе к завтраку; для нее молодая сеньора Ривера словно не существовала.

— Да, будьте так добры. Чай — это просто замечательно, — отозвалась молодая женщина, отмечая, что голос ее предательски дрожит.

Джасмин уже собиралась спросить, куда подевалась Хеновева, но иные, более важные мысли вытеснили из головы этот вопрос. Господи, как мать воспримет новость о том, что дочь ее, выйдя утром из отеля с намерением расторгнуть брак, к вечеру передумала и решила попытаться еще раз наладить семейную жизнь!

Молодые люди шли по коридору к застекленным створчатым дверям, открывающимся на озаренную заходящим солнцем террасу.