Даже в мечтах его спасали чужие руки. А так хотелось, чтобы это были руки друзей. Хотелось общения. Но кто же станет тратить на него время? Сидеть с ним на лавочке и мечтать? Они не мечтали, они это – делали. «Телепорт» у них имелся с рождения – пара неутомимых быстрых ног, которые доставят своего обладателя куда угодно. А левитация… зачем она им, если есть роликовые коньки, на которых можно лететь, едва касаясь земли, – как пролетают мимо него смеющиеся дети. Наверное, у них каникулы. Летят над аллеей, по птичьи раскинув руки, с замершим от восторга сердцем.

А ему, Игорю, никогда не прокатиться на роликовых коньках, не чуя под собою ног и радостно ощущая, как бьётся твоё запыхавшееся от счастья сердце.

Они могли прыгать с парашютом, кататься на лыжах с гор, летать на самолётах. Они могли – всё. И то, что для них было обыкновенным, обыденным, для него оставалось невозможным. Зарядка по утрам. Пробежка по парку. Ледяной душ, от которого хочется убежать – но ты не бежишь, стоишь, удивляясь самому себе и мужественно терпя обжигающий холод, словно насквозь пронизывающий тело и возвращающий тебе силы и бодрость, которых хватит на весь длинный день.

Они могли всё, а Игорю оставалось только мечтать. Он даже по специальности работать не мог: с его регулярными больничными листами и предписанным врачами сокращённым рабочим днём это было практически невозможно. Игорь работал в больнице, дежурным на проходной (с почти законченным филфаком, о чём ему было стыдно говорить, и он молчал). А свободные дни проводил на бульваре, который он очень любил.

Бывают такие необъяснимые привязанности, бзики или психозы – называйте как хотите – когда мы влюбляемся во что-то (или в кого-то), не имеющее к нам ни малейшего отношения (второй вариант – тяжелее и длительнее). И словно преступника совершившего недозволенное, нас тянет на «место преступления», хотя можно поклясться – мы не совершили там ничего, абсолютно ничего. Тянет – и всё тут. Необъяснимая привязанность. Магия места.

Игорь неспешно прогуливался по аллеям, присаживался на скамейку отдохнуть, подолгу стоял у пруда, уставясь взглядом в рябь на воде. И всё время чего-то ждал. Игоря не оставляло чувство, что с ним случится что-то хорошее – здесь, на бульваре. Надо только подождать. Набраться терпения и подождать. Так говорила ему мама. А ещё говорила, что когда ждёшь, надо думать о хорошем и строить планы на будущее. Причём непременно реальные. И тогда ожидание не будет скучным.

И Игорь старался думать о хорошем, хотя понимал, что это игра, некое соглашение с самим собой.

Хорошее

Игорь знал, что это неправда. Но ему нравилась эта игра, он ничего не мог с собой поделать – по Яузскому бульвару он шёл в приподнятом настроении, а в голове звучали вальсы Штрауса – бравурно, торжественно, празднично-легко! (Игорь «слышал» музыку в партитуре, в оркестровом исполнении, слышать по-другому он просто не умел). Потом садился на скамейку и отдыхал, и с его лица не сходила улыбка. Насидевшись и намечтавшись вдоволь, шёл на трамвайную остановку и ехал домой, чувствуя себя неприлично счастливым и изо всех сил стараясь не улыбаться: в трамвае никто не улыбался, только он, как дурак… Игорь сжимал губы, но они не желали слушаться и упрямо растягивались в улыбку.