Ваня с перепугу даванул спусковой крючок, потом понял, что забыл передернуть затвор, ринулся вперед и сбил всем телом проявившуюся в темноте смутную фигуру.

Бабахнул еще выстрел, остро запахло сгоревшим порохом, а воротник гимнастерки сильно рвануло.

Ваня бросил винтовку и несколько раз наобум ударил локтем. Последним ударом попал и уже по зрячему добавил кулаком.

Тело обмякло, Иван в приступе внезапной злости двинул еще разок, завернул немцу руку, но тут…

– Ай, шайтан!!! – но тут с диким воплем из темноты выскочил Аллахвердиев и с размаху саданул Ивана прикладом по голове.

К счастью не попал, но споткнулся и с грохотом полетел в кусты.

– Лежать, сука фашистская!!! – следом за ним появился Демьяненко и чуть не проткнул Ваню штыком.

– Как же вы заебали! – ругнулся Иван, поднял руки и заорал диким голосом. – Отставить, мать вашу! Свой я!

– Засем лота поганись? – привычно возмутился возникший ниоткуда якут. – Вису, вису сто не немса…

Набежали еще штрафники, но, к счастью, никто больше не пытался бить Ивана.

Суматоху прекратил Рощин. Как очень скоро выяснилось, часть немцев сгорела с самолетом, еще двух немецких летчиков застрелили, правда штрафники тоже пострадали: ранили тоже двоих, одного сильно, второму ободрало пулей бедро.

Тяжелый лежал без сознания, а легко раненый радовался как ребенок. А точнее, бился в радостной истерике, до тех самых пока взводный не шугнул его.

Пленного спеленали, но почти сразу же его отобрали какие-то непонятные люди в маскхалатах и с автоматами.

Рощин пытался ругаться, но после того, как один из автоматчиков тихо представился, быстро остыл.

Ваня в суматохе не участвовал, он пытался дрожащим руками скрутить себе самокрутку, раз за разом рассыпая табак.

– Цел? – рядом присел взводный.

– Угу… – угрюмо ответил Иван. Башка раскалывалась, в ушах звенело, но в остальном он чувствовал себя целехоньким.

– А жаль, – непонятно почему огорчился Рощин.

– Почему жаль? – машинально переспросил Ваня и только потом понял, к чему клонит взводный. Ранение сразу снимало судимость, штрафника оправдывали и переводили в обычную часть.

Но особо огорчаться не стал. Каким-то непонятным образом, штрафная рота для него стала родным домом. И как бы это странно не звучало, уходить из нее он не хотел.

Уже в расположении, Ваню вызвали в канцелярию и заставили раздеться догола.

Присутствовал ротный, замполит, особист и два командира взвода. И все они дружно пялились на Ивана.

– А ну повернись? Теперь в другую сторону. Ногу отставь. А это что? Не, целый… – разочарованно хмыкнул Огурцов.

– А парень счастливчик, – Уланов просунул палец в дырку от пули на воротнике гимнастерки и показал остальным.

– И вот, – Рощин пнул сапог. – Голенище прострелило. А сам целехонек.

– Вот так, – резюмировал ротный. – Кому-то до хера, а кому-то ни хера. Ладно, Андрей Владимирович, пишите представление на Куприна. Распишите покрасивей, не мне вас учить. И позвоните, сами знаете кому…

– Все сделаем, – ответил особист за замполита, потом спохватился и погнал Ваню из канцелярии. – Свободен, красноармеец. Собирай обмундирование, оденешься уже за дверью. И да… молодец!

Все дружно покивали и выставили Ивана.

Никаких особых эмоций по поводу случившегося Ваня не испытывал. По сравнению с его прошлыми приключениями, захват летчика смотрелся как детское представление против спектакля Большого театра. Что до ранения, которое позволило бы отбыть срок досрочно? Ну что же, не повезло, значит не повезло.