Вскоре после прибытия в Южную Африку прадедушка оказался на поверке, проводимой в присутствии фельдмаршала Горацио Герберта Китченера. На вопрос о возрасте он признался, что ему шестнадцать. Китченер освободил прадеда от участия в сражениях, сделав его мальчиком на посылках. Прадед стал выполнять отдельные поручения, повсюду сопровождая фельдмаршала. Китченер написал письмо матери прадеда, обещая позаботиться о ее сыне и вернуть его домой целым и невредимым. Моя прапрабабка получила два письма от фельдмаршала. В настоящее время эти письма находятся в местном музее. Мне доводилось читать письма Китченера, написанные изящным почерком. Я сознавала, что это ценные семейные реликвии. Несколько лет спустя, когда я посещала музей, мое сердце переполнилось гордостью при виде коллекции артефактов, а также этих писем, помеченных бирками с указанием на то, что их на время взяли из семьи. Китченер действительно вернул сына матери целым и невредимым. Старший брат прадеда также вернулся в Новую Зеландию.

Вот о чем рассказывал мне прадедушка, когда мы с ним вечерами сидели на задней террасе его дома. О том, как шестнадцатилетним мальчиком он ездил с фельдмаршалом Китченером по всей Южной Африке. Как общался с местными туземцами из африканских племен. Он рассказывал мне о военных кампаниях, о которых узнавал раньше других, поскольку работал в тесном контакте с Китченером. Те ценные артефакты, которые он привез с собой и показывал мне, объясняя, как нашел их, теперь тоже находятся в музее. Легко было бы с пренебрежением отнестись к Китченеру и его роли в завоевании Южной

Африки. Многие так и поступают. Я могу лишь испытывать к нему признательность, ведь благодаря его заботе о моем прадеде я появилась на свет и проживаю эту чудесную, интересную, стоящую жизнь. Иногда все очень просто, так ведь? Политика и история остаются в стороне, и через поколения доходят отголоски неприметных гуманных поступков.

Я знала, что прадедушка ни с кем больше не говорил открыто о том времени, что рассказанное мне было нашим, и только нашим секретом, который нельзя было никому раскрывать. Он говорил мне, что моя прабабка запрещала ему рассказывать об этом. Звучит знакомо? Я ни разу не слышала, чтобы он рассказывал о своей жизни другим членам нашей семьи — кому-нибудь в отдельности или на семейных сходках. Меня часто поражало то, с какой грустью он рассказывал мне о жестокости войны, чему был свидетелем, в особенности в отношении африканцев.

Я много раз слышала, как взрослые члены семьи называют прадеда раздражительным или замкнутым. Мне казалось, они в основном игнорируют его, обращая все внимание на мою прабабку. В то время он редко открыто проявлял любовь ко мне или к кому-нибудь еще, но всякий раз, увидев меня, а это случалось каждый день на протяжении многих лет, он тепло улыбался, похлопывал меня по плечу или подмигивал, если вокруг были люди. Всю жизнь я знала, что для этого человека, этого мужчины я была кем-то особенным. Наверное, слушая его, я помогала ему, и он для меня в детстве значил очень многое. В семье, лишенной эмоциональных и чувственных проявлений любви, он был для меня большим утешением именно в то время, когда я особенно в этом нуждалась.

В апреле 1971 года я уехала из своего городка в Новой Зеландии и оказалась в большом городе Мельбурне в Австралии. Перед отъездом я навестила прадеда в доме престарелых для ветеранов войны в Окленде, где он жил некоторое время. Мы сидели на террасе, выходящей в сад, не сильно отличающейся от той, где мы сиживали в моем детстве. На этот раз в основном говорила я, рассказывая ему о своем желании расправить крылья. Он сказал, что это лучшее, что я могу сделать: уехать из городка, в котором выросла и где все меня знали, чтобы найти свое место в мире. Прадед умер 29 сентября, пять месяцев спустя. Я не поехала на его похороны. В этом не было необходимости. Он знал, как я к нему относилась.