Но все это мало интересовало Мари. Главное событие вечера — празднование не-знаю-сколько-летия госпожи Палойтаи — проплывало по поверхности, а сквозь него то и дело пробивались, проталкивались всякие другие примечательные явления. Для Мари, например, когда она ела жаркое, одно незначительное событие разрослось до великого. Девушка исподтишка глянула на Ности, сидевшего наискосок от нее между двумя хорошенькими женщинами — супругой Густи Пажита и женой Дюртшани, и как раз в этот момент взгляд Фери полетел к Мари (а может, он и раньше тут рыскал), одним словом, две горящие планеты столкнулись. Оба сразу отвели взгляд, а Мари вдобавок еще покраснела, уставилась в тарелку, словно кающаяся Магдалина, и погрузилась в размышления: «Если мое лицо наводит на него грусть, зачем он тогда на меня смотрит?»

Рядом с Фери возникла небольшая перепалка. Редактор Клементи поднял внеочередной тост за Михая Тоота, но когда он произносил цветистую фразу, предлагая бросить взгляд в прошлое, его ворчливо перебил Йожи Каби:

— Не стану я оглядываться, там нас били.

— В истории записано немало славных дел, — продолжал оратор.

— Один-единственный трюк был, когда короля Жигмонда в крепости Шиклош заперли, — возразил Каби. — А вот хотел бы я знать, как он оттуда выбрался! И он угрожающе потряс кулаками.

— Наверное, какой-нибудь Ности выпустил его за хорошие денежки, — раздался откуда-то насмешливый голос.

В глазах Фери, до сих пор молча сидевшего между двумя красивыми соседками, вспыхнули молнии. Будучи человеком вспыльчивым, он даже зашипел и громко, угрожающе произнес:

— Тут кто-то чересчур осмелел! (Взбешенным взглядом он обвел подковообразный стол.) Кто это был?

В возбуждении он был красив, как растревоженный тигр, которого задело острие стрелы. По крайней мере, Мари он очень понравился. Наступила мертвая тишина. Никто не ответил.

— Среди нас есть немец, — покачал головой Йошка Каби и заржал.

Клементи на сей раз без помех продолжал свой тост, который свелся к тому, что в нынешнюю эпоху герои иные; прошло время Лехелов, Ботондов, Кинижи, да здравствуют Михаи Тооты, побившие не турков, а евреев, приобретшие честным трудом земли предков и обрабатывающие их даже старикам на зависть.

Михай Тоот, сидевший чуть дальше, напротив дочери, заметно смутился; похвалы вертлявого редактора вообще-то подозрительны, люди сразу начинают гадать, во сколько они могут обойтись. Тоот был почтенным пожилым господином с сединой в волосах и твердыми, решительными чертами лица; говорил он мало, но всегда рассудительно. Высокий выпуклый лоб, ясные глаза свидетельствовали о незаурядном уме, и лишь неловкие движения выдавали в нем ремесленника.

— Но-но, — пробормотал он, стараясь спрятаться за плечами крупнотелой супруги пастора из Мезерне, к которой его подсадили за кавалера.

Между тем вслед за Клементи поднялись и многие другие не слишком чопорные господа и подошли к Тооту чокнуться. Среди них был и Ности.

— Я исправник Ности.

— Заметил, — улыбнулся Михай Тоот.

— Человека труда, то есть противоположный полюс, — продолжал Фери, — хочет почтить представитель безделья.

— Безделье! — бесцеремонно перебил Клементи, — это как считать. Кто любит работать? Только глупцы и любят. Разве неправда? Я апеллирую ко всем умным людям. Вот пчелы, самые большие труженики среди животного мира, а ведь они тоже не любят работать. Слышал я, завезли один улей в Бразилию, а пчелы, увидев, что там вечное лето, подумали про себя: к чему теперь трудиться? И больше не работали!

— Ай-ай-ай, Клементи, — пристыдила его госпожа Чашка, когда разговор вокруг Михая Тоота сделался общим, — что случилось? Вы что сегодня дурите? Сначала хвалили труд, теперь честите на все корки.