На этом препирательства закончились, наступила немая тишина, потом беседа возобновилась, но то и дело прерывалась, и вскоре все разъехались.

Утром в бонтоварской Березовой роще состоялась дуэль, Ференц Ности прострелил Палашти правую руку, так что на третий день ее пришлось отнять (вот теперь и Палашти расчленен на куски). Но это пустяки, можно и левой рукой четверкой править.

Безмятежную, мещанскую жизнь Тоотов неприятно смутил сей печальный случай — последствие происшедшей у них в доме размолвки. Впрочем, господин Тоот, будучи человеком справедливым, взял сторону Ности.

— Он оскорбленная сторона, ему ничего другого не оставалось. Палашти сам нарывался на ссору.

Симпатия к Ности возросла еще и потому, что, явившись с визитом спустя несколько дней, он не разыгрывал из себя героя, а скорее казался кающимся грешником. Женщины тоже были на его стороне, хотя бы потому, что для них всегда правы присутствующие, а Палашти, выздоровев, больше в Рекеттеше не появлялся.

— А что ему здесь делать? — со спокойной иронией сказала мисс Тропп, гувернантка из Америки. — Ведь он теперь только «налево» жениться может.

Между тем зима мало-помалу отступила, пришла весна с лиловым пурпуром сиреневых кустов, окружавших рекеттешскую усадьбу. Произошло это без всяких волнений и крупных событий. Мари ни на балах не бывала, ни в бонтоварский театр ездить не хотела. И все же зима пролетела быстро. Кто-то все время приезжал, или, по крайней мере, она всегда кого-то ждала. А это тоже развлечение.

Щеголи, о которых уже упоминалось, съезжались обычно после обеда из ближних деревень или из города. Иногда их было сразу много, словно они сговаривались, иногда один или два.

Визиты эти, собственно, касались одной Мари, однако и госпожу Тоот навещали то жена пастора, чтобы посплетничать всласть, то вдова капитана Антала Ковача из Воглани, чтобы компотов вкусных отведать. Из этих двух женщин и состояло ее общество, ибо жена Палойтаи, мама Фрузина, с которой Тооты также поддерживали тесные отношения, в зимнюю пору из дому не выезжала, а спесивые провинциальные дворянки считали ниже своего достоинства водить дружбу с женой пекаря.

Хозяина не очень-то привлекало это общество, и после обеда он уезжал обычно в Мезерне, до вечера оставаясь в своем санатории: все хитрости, «приемы» и уловки, с помощью которых мамаши ловили мужей для своих дочек, оскорбляли его нежную, тонкую Душу. Ему было не по себе среди легкомысленных молодых господ, соперничавших из-за руки его дочери. Все это напоминало ему аукцион, на котором с молотка продают его любимейшую вещь. Он возмущался при одной мысли, что какой-нибудь чужой человек уведет от него дочь, — но все же подчинялся закону природы. Так должно быть, ибо так было всегда. Однако склонить его, чтобы он сам содействовал этому естественному порядку, было невозможно — достаточно, если он не противится. Госпожа Кристина постоянно корила его:

— Ты совсем не заботишься о дочери, о ее будущем.

— Я для нее накопил достаточно. Пусть хоть по двадцать, по тридцать ростбифов в день ест, и то до конца жизни хватит.

— Ты, Михай, рассуждаешь как денежный мешок, а не как благородный человек и христианин. У людей не только живот, но и сердце есть. Ты не должен забывать, когда-нибудь мм умрем, смерти редко избежать можно, вообще даже нельзя. Ей замуж надо, а это направлять требуется.

— Материнское дело девиц с рук сбывать, — недовольно буркнул Михай Тоот. — Коли тебе так невтерпеж сплавить ее, бедняжку.

Упрек расстроил жену, из глаз ее полились слезы, в негодовании она выскочила из комнаты, гневно хлопнув дверью так, что от потолка даже кусок штукатурки отвалился.

Между тем она была не права, Тоот по-своему следил за происходящим, видел даже больше, чем его супруга.