Между тем она была не права, Тоот по-своему следил за происходящим, видел даже больше, чем его супруга. Так, он заметил, что комитатская администрация стала вдруг удивительно проворной. Оторвется на мосту какая-нибудь планка — на другой день исправник уже тут как тут, новую велит ставить; балясина опрокинется на обрыве — исправник появляется, словно вечно бодрствующее провидение, распоряжается, чтоб заменили новой; выбоина на дороге образуется — он мигом оказывается в Рекеттеше, засыпать ее приказывает; случится честная драка в корчме у Ицика (а они там всегда случаются), на следующий день следствие начинается, — словом, исправник отыскивает тысячи предлогов, не одно, так другое дело себе находит в Рекеттеше и останавливается всегда у Тоотов.

Все так, но это говорит пока лишь о том, что исправник интересуется Мари. Это еще ничего не значит. И другие кавалеры ради нее в Рекеттеш ездят. Но есть другой подозрительный симптом, замеченный Тоотом: до сих пор кавалеров всегда прибавлялось, а сейчас они постепенно начинают убывать. Ясно, они заметили нечто, подорвавшее их шансы, нечто, уже существующее, что устанавливается чутьем и наблюдательностью, ибо любовь глазастее и чувствительнее к тому, что должно произойти, чем даже биржа. Зачем же господину Михаю Тооту ломать голову в догадках, когда признаки и так говорят достаточно ясно?

То есть даже в признаках нет нужды. Об этом шушукается и сплетничает вся округа. Еще весной, когда губернатор пригласил господина Тоота на какое-то собрание, он услышал от знакомых не один добродушный намек. После собрания он удостоился чести быть званым к губернатору на обед.

— Самый узкий семейный круг. Никаких церемоний. Будет только суп да мясо.

Господин Тоот пытался отговориться, ему, мол, нужно побеседовать еще с директором ссудосберегательной кассы, который тем временем вышел из зала заседания и торопливо спускался по лестнице.

— Бегите за ним, Малинка, — быстро нашелся губернатор, — пригласите от моего имени и его. Не могу я подобную отговорку принять.

Господин Тоот теперь уж ничего не мог возразить и отдался на произвол судьбы, хотя с большей охотой поел бы луку в самой распоследней харчевне, чем в баронской семье манну небесную: его всегда в пот кидало, когда приходилось обеими руками ножом и вилкой орудовать, — так до смерти и не смог к этому привыкнуть.

Обед был на самом деле интимным: кроме домашних, на нем присутствовали только супруги Хомлоди да директор ссудосберегательной кассы Тимофей Уль, которого Малинка поймал у ворот. Обед был отличный, но господин Тоот так никогда и не смог рассказать, что ему подавали, хотя госпожа Кристина дома пилила его несколько недель подряд, пытаясь расшевелить его память. «Да ты подумай, подумай хорошенько, ведь ты живой человек, быть того не может, чтобы не вспомнил». А он так и не вспомнил, хотя о том, что дамы были с ним очень внимательны и любезны, не забыл; ее высокопревосходительство (какое же милое, прелестное существо!) посулила в самое ближайшее время осмотреть мезернейский «Пансион св. Себастьяна» и, воспользовавшись случаем, познакомиться с семейством господина Тоота.

За черным кофе губернатор сунул Тооту собственноручно им набитый чубук, а Бубеник, словно повинуясь магическому слову, подлетел к нему с горящей головешкой на лопаточке. Ее высокопревосходительство баронесса самолично отвесила ему в чашку два кусочка сахару своей белой ручкой, а татарская княгиня Хомлоди вдруг доверительно придвинула поближе свой стул.

— Скажите-ка, дядюшка Тоот, чем вы так очаровали моего племянника Фери Ности, что он теперь и глаз ко мне не кажет, будто приворожили его в Рекеттеше?

— Хороший человек к хорошим людям тянется, — просто ответил Михай Тоот.

— А нет ли другой причины? — улыбнулась губернаторша.