Коперецкий задумался на минутку. Купе было тех времен, когда еще не изобрели коридора в вагонах, поэтому Бубеника нельзя было попросить выйти.

— Бубеник, — крикнул Коперецкий, — ты говоришь по-немецки? Бубеник проснулся внезапно и кивнул:

— В солдатчине научился.

— Вот дурень-то! — раздраженно накинулся на него Коперецкий. — Куда же ты годишься? Ну как можно говорить по-немецки?

Но тут он вспомнил, что в сумке у него есть вата, на которую он капает обычно йод против зубной боли. Теперь ему пришлось разыскать эту вату, и он своими собственными милостивыми пальцами напихал ее Бубенику в уши. А потом, словно этого было мало, заставил Бубеника открыть окно и высунуть голову как можно дальше, не обращая внимания на табличку: «Не высовываться!»

— Высовывайся, Бубеник, высовывайся, а если что случится, я устрою тебе прекрасные похороны. Теперь Малинка мог говорить.

— План таков, ваше высокоблагородие, — зашептал он. — Мы обойдемся без торжественного въезда, но сделаем это так хитро, что вам этого никто не поставит в упрек. Перед Бонтоваром есть деревня Рекеттеш, где у Михая Тоота собралась веселая охотничья компания.

— Кто такой Михай Тоот?

— Какой-то богач, я с ним незнаком. Обычно его зовут «Американцем». Говорят, у него красавица дочка, завидная партия.

— Ага! Что-то я уже слышал об этом.

— Так вот у этого Михая Тоота собрались охотники, и двое из них — Янош Хомлоди и Карой Ности, близкие родственники вашего тестя — посвящены в эту затею, но только они двое. Оба весьма порядочные люди, которые…

— Да не начинайте вы, amice, с Адама и Евы, — нетерпеливо перебил его Коперецкий.

— План сводится к тому, что когда поезд подойдет к станции Рекеттеш, наши доверенные люди из охотничьего домика как бы случайно окажутся там, и господин Хомлоди (с ним вы, господин барон, знакомы по «Казино») выкрикнет ваше имя, вы же выглянете в окно и из вежливости сойдете, чтобы пожать своим приятелям руки и перекинуться несколькими словами. Так, слово за слово (они-то будут ловко затягивать беседу), а поезд тем временем тронется, и ваше высокоблагородие останется на станции. Я начну отчаянно вопить, но тщетно, вы будете браниться, потом отдадите себя на волю судьбы. Вечер проведете у Тоотов, после ужина сядете в коляску, поедете кружным путем и с западной стороны подкатите прямо к комитатской управе, где мы будем ждать вас уже с разобранной постелью. Все просто, как колумбово яйцо.

— Гм, — произнес Коперецкий, благодарно моргая, — только стыдно мне чуточку, как бы за труса не посчитали.

— Этого быть не может. Всем совершенно ясно, что это была vis major .

— Ну, а вы-то что будете делать? Яичницей вас наградят?

— У нас роль легкая. На станции Димока в поезд сядет депутация, в числе ее будет и господин Ности, который поверит нашему рассказу о том, как вы фатально отстали от поезда, будет бранить железную дорогу, грозиться, что сделает интерпелляцию министру, во всем будет винить враждебную партию — дескать, это ее коварные происки, они подкупили кондуктора, машиниста — и потребует расследования. Словом, так обделает все дело, что еще мы капитал себе наживем. Ситуация уже стала казаться Коперецкому забавной.

— А что будет с толпой, которая ждет на улице и на вокзале? — спросил он, ухмыляясь — они сядут в калошу, оскорблять-то будет некого.

— Разве что мою пустую коляску.

Тоже не придется, она, правда, будет ждать перед вокзалом но мы как только приедем туда, тотчас отправим ее за вашим высокоблагородием в Рекеттеш, где вы отстали от поезда.