|
Получила хорошее образование, однако не синий чулок. Туалеты ей заказывают в Париже у Ворта, и тем не менее она не разыгрывает из себя этакую сельскую герцогиню. По всем признакам — чуть сентиментальна. Начиталась немецких романов. Непременно хочет, чтобы ее обожали ради нее самой. Впрочем, я вовсе не считаю это невозможным; она довольно хорошенькая девчушка. Правда, мне еще не довелось ее увидеть, но так говорят люди, которым я доверяю. Ну, ладно, пускай она ценит себя, но зачем требовать от людей невозможного? Ведь как-никак, а громадное состояние от нее неотделимо, и тут уж ничего не попишешь. Если у кого-нибудь красивые глаза и вместе с тем красивый лоб, так нельзя требовать от обожателя: «Люби меня только за мои глаза», — он, быть может, и сам не знает, за что любит. Красивое лицо большое подспорье красивой фигуре, так же как и красивая фигура мчится на помощь красивому лицу, а им обоим, вместе взятым, немалую подмогу оказывают туалеты от Ворта, вернее, то, что связано с ними: сундук с деньгами. Изучить эти взаимодействия все равно невозможно. Тот, кто очарован, понятия не имеет, откуда у него собрались все впечатления, из которых он и вьет сверкающий ореол вокруг обожаемого чела. Герцогская корона придает прелесть даже веснушкам, но и корона волос — тоже. От взгляда двух горящих глаз и бедность улетучивается как камфара. Словом, тут одни чудеса. Но тебе-то, стреляному воробью, к чему это объяснять?!
— Поверьте, тетушка Мали, ваши слова очень поучительны. — Так вот, у Мари Тоот есть один пунктик, мой муж уже говорил тебе о нем. Она с опаской относится ко всем своим поклонникам, думая, что зарятся только на ее деньги. Потому и отказывает одному за другим. Говорят, отвадила уже многих, кто просил ее руки. Бесспорно, оснований у нее на это более чем достаточно; ведь сколько голодранцев-кавалеров ни есть в окрестных комитатах, все уже попытали счастья у Тоотов. Слух о богатой невесте разошелся повсюду. И вот баричи слетаются, как мухи на мед. Это, можно сказать, их «последний заплыв» — пытаются удержать землю, которая уплывает у них из-под ног. Есть претенденты даже из Шарошского комитата. Дом у Тоотов всегда набит битком. Моя кумушка, госпожа Шайтари, рассказывает, что там с утра до вечера жарят-парят, сливки взбивают, мак толкут в ступке… Одна коляска въезжает, другая выезжает. Мамаша Тоот счастлива безмерно, папаше все это начинает надоедать, он злится иногда, а самой наследнице окончательно опротивели комплименты рыцарей, и она холодна с ними, как сосулька. Более того, сейчас, — и это понятно, — у нее развилась просто мания, что все только и охотятся за ее приданым. Так как будто обстоят дела с самой девушкой.
— Да, не больно утешительно, — заметил Фери Ности, сразу приуныв. — А ты не вешай нос на квинту, дело хоть и обещает быть трудным, но как раз тем и интересно — меня, во всяком случае, оно потому и занимает. Видишь ли, голубя поймать не хитрое дело, бросишь ему два-три пшеничных зернышка, и он уже слетел на них. А вот застрелить его трудно, потому что летает он по-особенному. И все-таки настоящие господа не ловят его в силки, а предпочитают стрелять. Оно и трудней, и приятней. — Пожалуй, и это верно. — Большое счастье, что намедни после собрания ты уклонился от знакомства с ней. Теперь было бы все кончено. Ведь твоя персона еще подозрительней, чем чья-либо. — Почему, тетушка? — Потому что, и не сердись на меня, твоя почтенная особа, словно транспарант, кричит уже издалека: «Ищу богатую невесту!» И вывеска эта еще будто лампионами освещена. А нам, исходя из всего, что мы знаем, следует вести осаду очень осмотрительно, применяя тончайшую стратегию. — Я и сам это понимаю, но… — Надо заставить ее поверить, что ты влюблен бескорыстно. |
