И Мишка вошел вслед за ним. Шампанское ему тоже придало храбрости, но все же он остался в тени, не без страха ожидая, что собирается натворить Дюри.

— Господин Клемницер, есть ли у вас действительно красивые ценные золотые часы?

Клемницер, малюсенький рыжий человечек, поклонился и показал несколько очень хороших золотых часов.

— А нет каких-нибудь особенных, выложенных драгоценными камнями?

— Есть одни, — ответил Клемницер, — я приготовил их графу Надашди, во он умер, а наследники не хотят их брать.

— Покажите.

И Клемницер вынул из бархатного футляра чудесные часы, украшенные алмазами и рубинами.

— Сойдут, — промолвил Дюри. — А сколько они стоят?

— Дюрка, перестань дурить, пойдем, — пробормотал из-за спины добрый его друг, которого Клемницер готов был испепелить своими кроличьими глазками.

— Шестьсот форинтов, — ответил ювелир.

— Возьму, — сказал Дюрка. — Теперь подберите к ним и золотую цепочку. Мишка Тоот счел за лучшее ретироваться к самым дверям.

— Дюрка, Дюрка! — позвал он его еще раз. Клемницер разыскал и золотую цепочку, которая стоила ровно сто форинтов.

— Стало быть, всего семьсот, — с легкостью бросил Дюри и, взяв часы вместе с цепочкой, протянул их Мишке. — А ну, подойди поближе, дорогой старый друг! Зуб за зуб, часы за часы, возьми их, пожалуйста, от меня в подарок.

Но Мишка ни за что на свете не подошел бы, чтоб взять часы. Он судорожно сжимал ручку двери, чувствуя, что сейчас-то и произойдет взрыв.

И он произошел. Но только не так, как предполагал Мишка: Дюри вытащил из бокового кармана толстый пакет, развернул его — показалась громадная пачка тысячных банкнотов; исслюнявив палец, отделил один, пошуршал им и положил перед господином Клемницером.

— Прошу сдачи!

Но не успел он оглянуться, как Мишка Тоот уже выскочил из лавки с иекаженным лицом и побежал по улице, задыхаясь, как гонимый зверь. Сердце у него трепыхалось, он остановился только в своей комнатушке на улице Фрюярсфельд. Запер ее изнутри на ключ, бросился на диван, обитый канифасом, и разразился горестными рыданиями; «О, горе мне, тысячу, раз горе, змею взлелеял я на груди!»

Он никак не мог успокоиться, а тем временем приехал Дюрка. Слышно было, как подкатила наемная коляска и остановилась перед домом, затем — топ-топ — послышались знакомые шаги и замерли перед комнаткой, звякнула ручка, но дверь не подалась.

— Мишка, впусти меня! В ответ ни звука.

— Не притворяйся, я знаю, что ты там, вон и ключ изнутри в дверь вставлен, не дурачься, оставь эти глупые шутки!. И он изо всех сил затряс дверь, так что она затрещала и заскрежетала в петлях.

— Да, если хочешь знать, я здесь, — глухо, почти хрипло прозвучали Мишкины слова, — но я тебя нарочно не впускаю, потому что я честный человек.

— А разве я сказал, что ты нечестный? — шутливо воскликнул Дюри.

— Твой сундук и плащ перед дверью, и ступай себе с богом, куда глаза глядят.

— Что? Уж не хочешь ли ты выгнать меня, точно бешеного пса?

— Хочу, только как погибшего человека. Я буду оплакивать тебя, но видеть впредь не желаю. Не хочу дышать больше одним воздухом с тобой. Если ты согрешил, не я первый брошу в тебя камень, не я пошлю за тобой полицейского, но и ничего общего не желаю иметь с тобой. Ступай, ступай отсюда! Во имя бога прошу тебя! Пути наши разминулись навсегда.

Молодой человек, стоявший за дверью, весело рассмеялся, совсем по-детски, невинным, беспечным серебристым смехом. Мишке показалось, будто зазвенел колокольчик, на котором не только трещины, царапины и то нет.