|
По мне, и на это можно было согласиться без разговоров, но чиновник держал мою сторону. – Нет, – сказал он, – вы уже знали, что двенадцать фунтов десять шиллингов получены, когда назначили за остальные векселя тридцать фунтов, объявили это через глашатого и вывесили объявление на двери таможни, и я обещал мальчику сегодня утром тридцать фунтов. Они долго спорили, и я даже думал, они, чего доброго, еще поссорятся. Но они наконец сторговались, и чиновник дал мне двадцать пять фунтов золотыми гинеями; а потом велел мне протянуть руку и, пересчитав деньги на моей ладони, спросил меня, все ли верно, а я сказал, что не знаю, но, должно быть, верно. – Как, – говорит он, – разве ты сам не можешь пересчитать? Я сказал, что не могу, что в жизни своей не видал столько денег и не умею их считать. – Да что ты, – говорит он, – неужели ты не знаешь, что это гинеи? – Знаю, – говорю я, – только не знаю, сколько это – гинея. – Вот так так, – говорит он, – а как же ты тогда сказал, что, должно быть, все верно? – Потому, – ответил я, – что я верил, вы меня не обманете. – Бедное дитя! – говорит он. – Как мало ты знаешь о жизни! Кто же ты? – Я бедный бродяжка, – ответил я и заплакал. – Я спрашиваю, как тебя зовут, – говорит он. – Ах да, я и забыл, – говорит он, – я же обещал не спрашивать твоего имени, можешь мне не отвечать. – Меня зовут Джек, – сказал я. – Ну, а фамилия у тебя есть? – спрашивает он. – А что это такое? – спрашиваю я. – Ну, есть у тебя еще какое нибудь имя, кроме Джека? – говорит он. – Да, – говорю я, – меня все зовут Полковник Джек. – А другого имени у тебя нет? – Нет, – говорю я. – Тогда скажи, отчего же тебя стали звать Полковником Джеком? – Мне сказали, что моего отца звали Полковником. – А твои отец с матерью живы? – спрашивает он. – Нет, – говорю я, – отец мой умер. – А где же твоя мать? – спрашивает он. – Матери у меня никогда не было, – отвечаю я. Тут он рассмеялся. – Как же так, – говорит он, – а кто же у тебя был тогда, если не мать? – Кормилица, – ответил я, – но она не была мне матерью. – Ну вот что, – говорит он тому господину, – могу побиться об заклад, что не этот мальчик украл ваши бумаги. – Честное слово, сэр, я их не крал, – сказал я и опять заплакал. – Не надо, не надо, малыш, – сказал он. – Мы и не думаем, что это ты. Он мальчик смышленый, – говорит он господину, – но слишком невежественный и доверчивый, просто жалость берет, что некому присмотреть за ним и помочь. Давайте ка потолкуем с ним еще немного. И они сели, стали пить вино и меня угостили, а потом чиновник опять стал задавать мне вопросы. – Ну, – сказал он, – а что ты, собственно, собираешься делать с этими деньгами, которые ты получил? – Еще не знаю, – ответил я. – А куда ты их положишь? – спрашивает он. – В карман, – отвечаю я. – В карман? – спрашивает он. – А карман у тебя целый? Ты не потеряешь их? – Нет, – говорю я, – у меня карман целый. – А куда ты их денешь, когда придешь домой? – У меня нет дома, – ответил я и опять заплакал. – Бедняга! – воскликнул он. – А чем же ты вообще пробавляешься? – Хожу по поручениям, – говорю я, – для тех, кто живет на Розмэри Лейн. – А где же ты спишь ночью? – Ночью я сплю на стекольном заводе, – сказал я. |
