«Ты патриарший престол изволил оставить, – говорил ему Пушкин, – в то время великий государь посылал к тебе князя Трубецкого не один
раз, велел тебе говорить, чтоб ты на патриарший престол возвратился, ты отказал, не возвратился и великому государю благословение подал выбрать
патриарха, кого он изволит. После того посыланы к тебе думный дворянин Прокофий Елизаров и дьяк Алмаз Иванов, ты и им сказал те же речи, что на
патриаршеском престоле вперед быть не хочешь: так ты бы о избрании патриарха на свое место благословение подал и к великому государю о том
отписал». «Князь Алексей Никитич Трубецкой на патриаршество меня не зывал, – отвечал Никон, – он мне только в Москве в соборной церкви сказал,
чтоб я возвратился. Елизаров меня на патриаршество не зывал, а только мне выговаривал; великому государю благословение мое всегда готово:
невозможно рабу государя своего не благословлять; но патриарха поставить без меня я не благословляю: кому его без меня ставить и митру
возложить, митру дали мне вселенские патриархи, митрополиту митры на патриарха положить невозможно, да и посох с патриархова места кому снять и
новому патриарху дать? Я жив, и благодать св. духа со мною; оставил я престол, но архиерейства не оставлял; великому государю известно, что и
патриаршеский сан, и омофор взял я с собою, а то у меня отложено давно, что в Москве на патриаршестве не быть. У вас все власти моего
рукоположения: когда ставятся, в исповедании своем проклинают они Григория Симвлака за то, что он при живом митрополите похитил святительский
престол; да архиереи же обещаются на поставлении, что им другого патриарха не хотеть: так как же им новоизбранного патриарха без меня ставить?
Если же великий государь позволит мне быть в Москву, то я новоизбранного патриарха поставлю и, приняв от государя милостивое прощение, постясь с
архиереями и подав всем благословение, пойду в монастырь. А которые монастыри я строил, тех бы великий государь отбирать у меня не велел, да
указал бы от соборной церкви давать мне часть, чем мне быть сыту».
Требуя позволения приехать в Москву и права рукоположить нового патриарха для обеспечения своей власти и своего материального благосостояния,
Никон в то же время не сомневался сравнивать себя с Афанасием, Василием Великим, с св. Филиппом митрополитом. Изо всех бояр один Зюзин находился
в сношениях, в переписке с патриархом. «Мы прочли в письме вашем, что о нас жалеете, – писал ему Никон из Крестного монастыря, – но мы радуемся
о покое своем и вовсе не опечалены. Добро архиерейство во всезаконии и в чести своей, надобно попечаловаться о всенародном последнем сбытии.
Когда вера евангельская начала сиять, тогда и архиерейство почиталось, когда же злоба гордости распространилась, то и архиерейская честь
изменилась. И здесь, в Москве, невинного патриарха отставили, Ермогена возвели при жизни старого: и сколько зла сделалось! Твоему благородию
известно, что все архиереи нашего рукоположения, но не многие по благословению нашему служат господу; но неблагословенный чем разнится от
отлученного: а нам первообразных много, вот их реестр: Иоанн Златоуст, Афанасий Великий, Василий Великий, из здешних Филипп митрополит». По
письму от 28 июня Зюзин мог действительно признать в Никоне страдальца, от которого враги хотят освободиться какими бы то ни было средствами.
«Мне о себе другого, кроме болезней и скорбей многих, писать нечего, – так начинает Никон, – едва жив в болезнях своих: крутицкий митрополит да
чудовский архимандрит прислали дьякона Феодосия со многим чаровством меня отравить, и он было отравил, едва господь помиловал; безуем камнем и
индроговым песком отпился; да иных со мною четырех старцев испортил, тем же, чем и я, отпились и ныне вельми животом скорбен». |