Изменить размер шрифта - +
К сентябрю

преступники были уже в Москве; 5 го числа боярин князь Алексей Никитич Трубецкой, думный дворянин Прокофий Елизаров и думный дьяк Алмаз Иванов

расспрашивали черного дьякона Феодосия да портного мастера Тимошку Гаврилова против обвинительной отписки патриарха Никона, Тимошка сказал, что

он по научению Феодосия состав делал, жег муку пшеничную, волосы у себя из головы вырывал и в поту валял, велел ему тот состав делать дьякон для

с…… б…… и для привороту к себе мужеска пола и женска. Феодосий отрекся. На очной ставке Тимошка говорил то же и прибавил, что Феодосий одал

патриарху повинную челобитную. Феодосий не винился, говорил, что повинную писал по научению и поневоле, за пристрастием поляка Николая

Ольшевского, который бил его плетьми девять раз. У пытки Тимошка повинился и с дьякона сговорил, объявил, что велел ему на дьякона говорить

Савинского монастыря сотник Осип Михайлов, который теперь у патриарха; этот Михайлов вместе с Ольшевским пыткою заставляли его говорить на

Феодосия, а состав делать учил его патриарший кузнец, осташковец Кузьма Иванов; то же повторил Тимошка и на пытке, Феодосий у пытки и на пытке

говорил прежние речи, ни в чем не винился.
Это соблазнительное дело еще более усилило раздражение с обеих сторон. При таких то обстоятельствах возвратился Никон из Крестного в

Воскресенский монастырь, и тут в 1661 году завязалось у него новое соблазнительное дело с соседом по земле, окольничим Романом Бабарыкиным.

Никон бил челом государю, что Бабарыкин завладел землею Воскресенского монастыря, просил сыскать по крепостям. Указа на челобитную не

последовало. Никон писал вторично, что если государевой милости не будет, то он станет сам себя оборонять. Угроза была исполнена: крестьяне

Воскресенского монастыря, по приказанию патриарха, сжали рожь на спорных полях и отвезли в монастырь. Бабарыкин бил челом государю, и дело

велено исследовать, взять крестьян Воскресенского монастыря к допросу. Никон вспыхнул и написал длинное письмо государю: «Начинается наше письмо

к тебе словами, без которых никто из нас не смеет писать к вам; эти слова: „Бога молю и челом бью“. Бога молю за вас по долгу и но заповеди

блаженного Павла апостола, который повелел прежде всего молиться за царя. И словом и делом исполняем свои обязанности к твоему благородию, но

щедрот твоих ничем умолить не можем. Не как святители, даже не как рабы, но как рабочища отовсюду мы изобижены, отовсюду гонимы, отовсюду

утесняемы. Видя святую церковь в гонении, послушав слова божия: аще гонят вы во граде, бегите во ин град, удалился я и водворился в пустыне, но

и здесь не обрел покоя. Воистину сбылось ныне пророчество Иоанна Богослова о жене, которой родящееся чадо хотел пожрать змий, и восхищено было

отроча на небо к богу, а жена бежала в пустыню, и низложен был на земле змий великий, змий древний. Богословы разумеют под женою церковь божию,

за которую страдаю теперь заповеди ради божия: болши сея любве никто же имать, да аще кто душу свою положит за други своя; и мы, видев братию

нашу биенными, жаловались твоему благородию, но ничего не получили, кроме тщеты, укоризны и уничижения: тогда удалились мы в место пусто. Но

злоначальный змей нигде нас не оставляет в покое; теперь наветует на нас сосудом своим избранным, Романом Бабарыкиным, без правды завладевшим

церковною землею. Молим вашу кротость престать от гнева и оставить ярость. Откуда ты такое дерзновение принял – сыскивать о нас и судить нас?

Какие законы божии велят обладать нами, божиими рабами? Не довольно ли тебе судить вправду людей царства мира сего? В наказе твоем написано

новое повеление – взять крестьян Воскресенского монастыря: по каким это уставам? Послушай, господа ради, что было древле за такую дерзость над

Египтом, над Содомом, над Навуходоносором царем? Изгнан был Богослов в Патмос: там благодати лучшей сподобился – благовестие написать и

Апокалипсис; изгнан был Иоанн Златоуст и опять на свой престол возвратился; изгнан Филипп митрополит, но паки стал против лица оскорбивших его;

и что еще прибавим? Если этими напоминаниями не умилишься, то хотя бы и все писание предложил тебе, не поверишь.
Быстрый переход