Изменить размер шрифта - +
У него дома, на Мидлтон-сквер, в Пентонвилле, за обедом, состоящим из телячьего филе, копченой свиной грудинки и портвейна, я убедился собственными глазами в том, о чем уже раньше говорил, — как плохо с ним обходится его жена. Бедняга! Мы, младшие служащие, воображали, будто это бог весть какое счастье — занимать одному целую конторку и каждый месяц получать пятьдесят фунтов, но теперь мне сдается, что мы с Хоскинсом, разыгрывая дуэты на флейте у себя в комнатке на третьем этаже на Солсбери-сквер, чувствовали себя куда, непринужденнее нашего старшего конторщика, и согласия и ладу у нас тоже было побольше, хотя музыканты мы были никудышные.

Однажды мы с Гасом Хоскинсом испросили у Раундхэнда разрешение уйти из конторы в три часа пополудни, сославшись на весьма важное дело в Вест-Энде. Он знал, что речь идет о знаменитом бриллианте Хоггарти, и отпустил нас; и вот мы отправились. Когда мы подошли к Сент-Мартинс-лейн, Гас купил сигару, чтобы придать себе, как говорится, благородный вид, и попыхивал ею всю дорогу, пока мы шли по узким улочкам, ведущим на Ковентри-стрит, где, как всем известно, помещается лавка мистера Полониуса.

Двери стояли настежь, к ним то и дело подъезжали кареты, в которых восседали нарядные дамы. Гас держал руки в карманах — панталоны в те времена носили очень широкие, в глубоких складках, с небольшими прорезами для сапог или башмаков (франты носили башмаки, а мы, служащие в Сити, живущие на восемьдесят фунтов в год, довольствовались старомодными сапогами); держа руки в карманах панталон, Гас оттягивал их как мог шире на бедрах, попыхивал сигарой, постукивал подбитыми железом каблуками, и при том, что бакенбарды у него были не по возрасту густые и пышные, выглядел он весьма внушительно и всякий принимал его за личность незаурядную.

Однако же в лавку он не зашел, а стоял на улице и разглядывал выставленные в витрине золотые кубки и чайники. Я вошел в лавку; несколько времени я переминался с ноги на ногу, покашливал, — ведь я никогда еще не бывал в таком модном месте, — и наконец отважился спросить одного из приказчиков, нельзя ли мне поговорить с мистером Полониусом.

— Чем могу служить, сэр? — спросил мистер Полониус, который, как оказалось, стоял тут же и занимался с тремя дамами, одной совсем старой и двумя молодыми, с большим вниманием. рассматривавшими жемчужные ожерелья.

— Сэр, — начал я, доставая из кармана свое сокровище, — сколько мне известно, этот камень уже побывал в ваших руках, он принадлежал моей тетушке, миссис Хоггарти, владелице замка Хоггарти.

При этих моих словах старая дама, стоявшая поблизости, оборотилась.

— В тысяча семьсот девяносто пятом году я продал ей золотую цепь и часы с репетицией, — сказал мистер Полониус, который положил себе за правило все помнить, — а также серебряный черпак для пунша капитану. Скажите, сэр, как нынче поживает майор… или полковник… а может, генерал?

— Генерал, — ответил я, — мистера Хоггарти, к великому моему сожалению, уже нет среди нас. — Однако же очень гордый, что сей господин так охотно со мной беседует, я продолжал: — Но тетушка подарила мне этот… эту безделушку; в ней, как вы изволите видеть, заключен портрет ее супруга, и я буду весьма признателен вам, сэр, если вы сохраните его для меня в неприкосновенности; и тетушка желает, чтобы вы сделали подобающую для этого бриллианта оправу.

— А как же, сэр, подобающую и показистее.

— Подобающую и в нынешнем вкусе; а счет благоволите послать ей. Тут немало золота, вы, конечно, примете это в расчет.

— До последней крупицы, — с поклоном ответствовал мистер Полониус, разглядывая мое сокровище. — Диковинная вещица, что и говорить, хотя бриллиант, конечно, достоин внимания.

Быстрый переход