Я опустился на мягкую расшитую скамеечку, которая жалобно взвизгнула подо мной. Высокий яркий венец огня в камине поник, пахнуло дымком, а спину припекло так, что пришлось отодвинуться. Комната мерцала золотистым светом. Изабель бродила среди мебели, будто обезумевшая нимфа по пояс в тростнике, и энергично потирала предплечья. Голубой пеньюар цеплялся за разные поверхности и края, и она дергала коленом, чтобы освободить его.

— Изабель, ты знаешь о Флоре?

— Считаешь своим долгом рассказать мне?

— Значит, знаешь?

— Что Флора была беременна? О да, да.

— А ты знала, ты знаешь, кто в этом виноват?

— Да. Дэвид Левкин. Он, наверное, сейчас подслушивает под дверью.

Она пересекла комнату и подняла полено. Сухая кора, превратившаяся в пыль, испачкала ей рукав и поплыла по воздуху.

— Но, Изабель, ты терпела его в доме…

Я неистово чихнул. Эта кора — прямо перец.

— Какой же ты викторианец, Эдмунд! Как я могла выгнать его? К тому же вред уже нанесен. Положи это в камин, пожалуйста.

— Я прекрасно понимаю, почему нельзя было говорить Отто. Он бы пришел в бешенство. Но ты должна была сама выставить Левкина за дверь! В конце концов…

— Хватит указывать нам, что мы должны делать. И перестань чихать. Меня ужасно раздражает, когда люди чихают.

— Извини, у меня очень чувствительный нос…

— К черту твой нос! Я знаю, что сама поощряла тебя. Ты дал мне минутную надежду. Но на самом деле все ужасно запуганно. Не спрашивай больше ни о чем, Эдмунд. Лучше не знать.

Она расчистила себе путь к каминной полке и уставилась на собственное отражение в зеркале, рассеянно постукивая обручальным кольцом по мрамору. Затем взяла баночку кольдкрема и стала наносить его под глаза, чуть похлопывая кожу кончиками пальцев.

— Я уже слишком много видел, — сказал я. — И не могу теперь просто закрыть глаза. Ты понимаешь, что Флора избавилась от ребенка?

Изабель нетерпеливо пошевелилась, пеньюар мазнул по моим коленям. Я поспешно вскочил, раздавив скамеечку, и отступил к другому концу ковра.

— Ну вот, сломал. Гадкое, неуклюжее животное. Нечего так подскакивать, когда я подхожу. И как ты можешь так грубо говорить о Флоре…

Я был взволнован, раздражен, смущен. Все было так скандально, так возмутительно. Левкина надо прогнать. Флору — заставить понять, что она натворила, Изабель — взять на себя хотя бы часть ответственности за происходящее.

— Извини, — сказал я. — Все это кажется мне на редкость мерзким и странным. Но ты, похоже, совершенно спокойна.

— Спокойна!

Обдуманная гримаса боли превратила ее лицо в жестокую маску. Изабель подошла к проигрывателю, на мгновение повысила громкость до оглушительного рева, а потом убавила ее, пока не осталось ничего, кроме отдаленного ритма.

— Спокойна! — повторила она уже тише, стоя ко мне спиной. — Нельзя быть спокойным на дыбе. Нельзя быть спокойным на костре. Ах ты, глупец! А я так тебя ждала!

— Изабель, прости, — сказал я. — Я не могу тебя исцелить, я недостаточно хорош. Я и сам попал в неразбериху. Просто мне кажется, я здесь чего-то не понимаю. Пожалуйста, объясни мне.

Я дословно следовал инструкциям Левкина.

— Да, меня. Ты не понимаешь меня. И я тоже не понимаю. — Она упала перед огнем на колени, закрыла глаза от нестерпимого жара. — Я — недостающее звено.

Я смотрел на нее. Ее растрепанные тонкие волосы уныло разметались по шее.

— А кстати, как ты узнала о Флоре? — спросил я ее.

— Дэвид сказал.

— Какая фантастическая наглость! Если Левкин…

— Перестань называть его Левкиным.