— Что, знакомого встретили? — поинтересовался начштаба.

— Политруком раньше в нашей роте был, — признался Нелюбин.

— И что, хороший был политработник?

— Ни плохого, ни хорошего о нем сказать не могу, товарищ капитан, потому как в бою его ни разу не видел.

Начштаба засмеялся:

— А вы, Кондратий Герасимович, человек непростой. Кстати, бывший младший политрук Кац осужден именно за уклонение от боя, а проще говоря, за трусость.

Рота занимала около полутора километров траншеи, отрытой, как видно, наспех, кое-где мелковато, так что по таким участкам пробираться пришлось на четвереньках. После осмотра линии обороны капитан Феоктистов собрал на НП роты взводных и их заместителей и представил нового ротного.

Нелюбин выслушал доклады командиров взводов и поставил первую задачу: углубить ходы сообщения и усилить наблюдение и прослушивание линии обороны противника. Когда командиры взводов ушли, капитан Феоктистов спросил, кивнув на его саперную лопату:

— Кондратий Герасимович, давно хотел спросить: зачем вам саперная лопата?

Нелюбин, заметив в уголках рта усмешку, тем же кружевом и отмерил:

— А, эта-то? Старая привычка, товарищ капитан. Солдатская. Я ведь с сорок первого воюю. С самого начала. Привык.

— Вам в бой в цепи не ходить. У нас в батальоне не принято, чтобы ротные командиры носили шанцевый инструмент подобного рода.

— Ничего-ничего, товарищ капитан, солдатская лопатка офицерский ремень не шибко оттягивает. Своя ноша, как говорят…

— Ну зачем она вам?

— В офицерском штурмовом батальоне, говорят, пайки большие, так я ею буду кашу есть. — И Нелюбин похлопал ладонью по брезентовому чехлу.

— О, и не просты ж вы, товарищ старший лейтенант!

Они рассмеялись.

Когда начштаба ушел, Нелюбин в сопровождении связных, назначенных ему от каждого взвода, снова пошел по траншее. На этот раз решил навестить пулеметные расчеты и бронебойщиков.

Она-то знала, что судьбы всех солдат, находящихся в окопах по ту и другую сторону, совершенно одинаковы. Потому что ей, пуле калибра 7,92, ничего не стоило снизиться и шлепнуть в теменную часть каски любого зазевавшегося стрелка или пулеметчика. Она здесь, на передовой, была главным судьей. Она приговаривала к смерти или пожизненному увечью и тут же исполняла жестокий приговор. Зачастую между первым и вторым не проходило и доли секунды. Потому что здесь некогда было думать. Пусть думают те, кто копошится внизу, кто для нее всего лишь очередная цель. Для них, слабых и беззащитных, их размышления — своего рода защита. Сойти с ума — ничуть не лучше, чем быть убитым или остаться до конца жизни инвалидом. На войне выбор невелик. А точнее говоря, его и вовсе нет. Для тех, кто смотрит на ее одиночный полет хладнокровно.

Когда же появляется выбор… Нет, упаси боже. Это сильно расшатывает психику.

Глава девятнадцатая

Две недели отпуска по ранению пролетели как один миг. Медицинская комиссия признала Балька фронтопригодным. В назначенный день он, одевшись по полной форме, прибыл на сборный пункт. Отпускниками и выписанными из госпиталей заселили казарму близ железнодорожной станции. Но долго прожить здесь им не пришлось. Хотя многие уже передали родным и знакомым весточки о том, где они находятся. Ночью Бальк уже сидел в вагоне среди таких же отпускников, которые следовали в свои подразделения. Многие из них были с оружием.

С тех пор, как в тылах действующих армий Восточного фронта стало неспокойно из-за активизации партизанских бандитских формирований, фюрер издал приказ, в соответствии с которым военнослужащим, получившим отпуск на родину, предписывалось следовать домой с личным оружием.