Адмирал Виккорст греет свои длани об изразцовые печи.

– Взлетят они там или не взлетят? – говорит раздраженно. На морозном аэродроме поочередно пытались разогреть пять аппаратов – «рено», «ферри», «сальмсон», «шорт», «ансальдо». Десять ведер воды, бурно кипящей, живили мотор ненадолго: масло быстро белело, пробитое насквозь инеем, и винт было никак не провернуть.

Адмирал Виккорст своими звонками надоел на аэродроме так, что его костили служащие на чем свет стоит.

– Сыщите полковника Казакова, – приказывал адмирал. – Этот человек найдет способ взлететь.

Известного аса русской авиации нашли в кабаке. Он был пьян вдрабадан, лыка не вязал, и какая-то смазливая девка чистила его карманы, набитые деньгами. Узнав, что надо лететь, Казаков с упрямством истинно пьяного русского человека решил, что он полетит… Непременно полетит! И не когда-нибудь, а сейчас…

– Хоть к черту на рога! – орал он, отбиваясь от девки. Кстати, девка и помогла.

– Отвернитесь все! – велела она.

Из-за чулка достала пакетик, вытрясла на ладонь какой-то серый порошок и сыпанула его в лицо полковнику.

– Ой, стерва., ой, какая же ты стерва! – заругался Казаков, но малость очухался.

На улице пьяный ас, шатаясь, тер лицо снегом. Его привезли на аэродром. Из английского ангара вывели под обогрев блестящий желтобокий «ньюпор».

– Назад! – велел Казаков. – У него маслобаки под струею винта, это не машина для такого мороза… Загоняйте обратно!

Полковник решил лететь на своем истребителе «спад» постройки московского авиазавода «Дукс» (мотор в сто пятьдесят лошадиных сил фирмы «Испано-Суиза»). Пьяный летчик треснул ногою в плоскость и захохотал, увидев, что от мороза все планы самолета были перекошены, а крепления вытянуты стужей в струну.

– К черту на рога! – говорил он, пока его протрезвляли содовой, лимонами, кофе и оплеухами. – Оленье сало! – вдруг вспомнил Казаков, и густым оленьим салом были смазаны мотор самолета, лицо и руки летчика-истребителя.

Казаков забрался в кабину, выкинул руку над крылом.

– Один глоток, – попросил, – ей-ей, мне полегчает…

Ему дали флягу с коньяком, он высосал половину ее и хрипло пропел, берясь за штурвал:

Налливай, разливай кругговые ччарры!

Марш вперед – смерть иддет,

Ччеррные гуссарр-ы…

От самой взлетной линейки был включен плановый фотоавтомат. Виккорсту позвонили:

– Полковник Казаков взлетел и направился к кромке.

– А как он? – спросил адмирал. – В себе или не в себе?

– Конечно, – ответили с аэродрома, – костей не соберем…

Доложили Виккорсту:

– Полковник Казаков разбился на посадке…

– Аппарат! – требовал Виккорст. – Скорее выньте аппарат!

Вынули из-под крыла истребителя фотоавтомат, к счастью, целехонький. Виккорст неустанно названивал, чтобы пленку немедля сдали в лабораторию… О мертвом асе как-то сразу все позабыли, и он остался лежать среди обломков, быстро закостенев в хаосе алюминия, красного дерева, фанеры, проводов и стекла.

Он свое дело сделал – пленку уже проявляли лаборанты.

Ни одна страна в мире не имела тогда такой прекрасной техники аэрофотосъемки, какую имела Россия, смело брошенная в небо первым асом Нестеровым! Союзники до конца войны, словно дети малые, так и пробаловались с пластинками, которые давали лишь одиночные снимки. Зато русские инженеры создали фотокамеры, записывавшие на пленку целые маршруты полета.