– Клавдия, – сказала Вадбольская дочери, – если ты будешь баловаться, я оставлю тебя здесь… с медведями. Ешь скорее!

– Княгиня, – заметил Басалаго, снова посмотрев на часы в нетерпении, – еще никогда так быстро не летело время, как сейчас. Мы доживаем последние минуты в России, дорога предстоит очень дальняя, и перед нею мы посидим, но… потом! А сейчас, умоляю вас, давайте же собираться.

– Ну, хорошо, – сказала Вадбольская, поднимаясь. – С чего начать? Просто руки опускаются. Я ведь тут обжилась, вещей много…

Басалаго решительно скинул полушубок возле порога:

– Я совсем забыл, что женщины, даже такие прекрасные, как вы, все равно остаются женщинами, с присущими им недостатками. И конечно же, нельзя доверять женщинам того, что связано с исполнением во времени!

Одних баулов было восемнадцать, и в каждый из них Басалаго, ползая по полу, пихал и пихал имущество княгини. Вперемешку летело, прессуясь под коленом лейтенанта, все подряд: платья, какие-то сумки, деньги, книжки, бумаги, письма (он их прочтет потом, чтобы узнать – нет ли соперника?).

Совсем неожиданно прозвучал вопрос Вадбольской:

– А куда делась голова Наполеона? Она стояла вот тут…

– Я, кажется, сгоряча сунул ее в баул. Она тяжелая, и я решил, что внутри ее деньги… Разве не так?

– Это не моя вещь, а хозяйки дома. Выньте ее!

– Но как жеея могу вспомнить, в каком она чемодане?

– Но что подумает обо мне хозяйка дома?

– Не все ли равно, живя в Монреале, знать, что именно думает о нас хозяйка дома в Архангельске? Ах, стоит ли беспокоиться теперь о голове Наполеона, когда своя голова трещит… Княгиня, еще раз взываю: одевайте ребенка… Ведь я с утра предупредил вас, чтобы вы были готовы.

– Но я никак не предполагала, что все будет так срочно!

– Да. Нашлись предатели в Архангельске, которые уже напекли караваев и выехали в Холмогоры с хлебом и солью – встречать большевиков… Наши «Бепо» разбиты, и красные вот-вот могут ворваться в город со стороны Исакогорки. Торопитесь!

Издалека – с Двины – взревела мощная сирена корабля, и лейтенант Басалаго, смертельно побледнев, вскочил с пола.

– «Минин»? – испугалась и княгиня.

– Кажется… Нет, нет, – заговорил Басалаго, – не может быть. Наверное, это гудит «Канада». Или «Сусанин»? Давайте не будем гадать… быстро, быстро!

– Всегда ты копаешься, – сказала Вадбольская дочери. – Я тебе столько раз говорила, что сначала пальто, а потом шарф… Господи, где твой второй валенок, Клавдия? Клавдия, – повысила голос княгиня, – я с кем сейчас разговариваю? Почему ты не отвечаешь матери?

– О-о-о, – простонал Басалаго. – Вы можете, княгиня, проникнуться сознанием значимости этого момента?.. Мы уходим! Не в театр! Мы уходим из России. Вы понимаете – мы уходим. Мы никогда не вернемся. Россия потеряна для нас… Навсегда. Прошу вас еще раз – поторопитесь…

Вадбольская оглядела ряды баулов, подняла воротник шубки дочери, накинула на ее головку мохнатый шарф.

– В чем вы меня упрекаете, Мишель?.. Я давно готова!

– Я тоже… – засмеялась девочка.

– Тогда присядем, – сказал Басалаго. – Помолчим…

Все трое присели перед дальней дорогой: прочь из России… Вцепившись пальцами в черные жесткие волосы, Басалаго мотался на стуле как пьяный. Виделись ему блески гавани Севастополя, ярость прорыва в Дарданеллы, труп Ветлинского, заметенный снегом на мурманском безлюдье, и многое-многое другое…

– Встали! – сказал резко, берясь сразу за два баула.