В окружении офицеров пробивался к штабу Дилакторский. Его убили на пороге крыльца – штыками. Бросая перед собой гранаты системы Новицкого, сотрясавшие землю, офицеры уходили – задворками – в тундру! Ермолаев видел все из окна и…

– Вы еще не ушли? – спросил он, поворачиваясь.

– Подлец… все мужчины подлецы! – заплакала Зиночка.

Ермолаев достал револьвер, царапнул им себя по виску.

Но в этот момент он заметил, как дрогнули орудия на «Лейтенанте Юрасовском», поползли вдоль гавани, нащупывая бараки и бестолочь вагонов.

Условного выстрела с эсминца в полдень не было (почему?).

Раздался выстрел – с борта «Ксении», и лейтенант Юрасовский, командир эсминца его имени, полег замертво у телеграфа, хватаясь стынущей рукой за боевой манипулятор. Орудия миноносца вернулись в диаметральную плоскость. Они встали снова на «нуль», как и положено им стоять в мирное время…

Ермолаев резко повернулся к распахнутым дверям.

– Только не стреляйте, – быстро заговорил он, – только не надо стрелять. Поверьте, это совсем ни к чему!

– Да не суетись, – ответил ему машинист Песошников и показал бумагу, обтерханную по краям, которую он извлек из-за голенища своего сапога. – Видишь? – спросил. – Закон?

– Что это? Не понимаю…

– Мандат, – ответил Песошников. – ВЧК!

– Позвольте, – стал пятиться Ермолаев, – позвольте… К чему эта комедия! Ведь вы меня не раз на паровозе возили!

– Прошу! – показал Песошников на двери. – Повезем дальше…

Его вели по улицам, салфетка торчала из-под мундира, облитая янтарным жиром вкусной ушицы, а он все твердил прохожим:

– Спокойно, только не надо стрелять, не нужно стрелять… Зиночка Каратыгина с воем ворвалась к себе в избу, рухнула на постель – в атлас, в пух, в негу. Она рыдала и не сразу сообразила, что мужа ее давно нет. А вместе с Петей Каратыгиным – чтоб он потоп, проклятый! – исчезли и все капиталы…

Надо отдать должное мурманским дельцам: они умели уходить тютелька в тютельку. Женщины их мало волновали!

На Ростинской пристани, что немного севернее Мурманска, Эллен с наслаждением раскурил папиросу. Хасмадуллин пропал, а вместе с палачом исчез и чемодан Эллена, стоявший всегда под кроватью поручика. Хорош Хасмадуллин! Ну, попадись он теперь… Мимо Росты, разводя пары, спешно проваливал на север – в сторону эмиграции – пароходишко «Ломоносов», и на палубе его толпа людей суматошно палила в небо, рассылая салюты.

– Эй, на «Ломоносове»! – звал их Эллен. – Подойдите к пирсу, я жду… Эй! Вы что, не слышите, сволочи?..

Все прекрасно слышали. Но подходить не стали. Драпали.

Откуда-то с горы, раздерганный, потный, в шинели без хлястика, скатился на пристань сэр Тим Харченко. Тащил он на своем горбу такой громадный куль имущества, какой в пору тащить бы волу… Свалил пожитки на доски причала, перевел дух.

– Это как понимать? – заявил он Эллену. – На што же мы вас кормили, одевали, обували? Контрразведка такие тышши от народа трудового имела… и прохлопала?

– Не ори, – ответил Эллен, – а то пришлепну тебя как жабу. Не ори, – повторил с угрозой, опираясь на стек (поручик почти не волновался: он трезво обдумывал положение).

– У тебя, комиссарчик, – спросил небрежно, – деньжата есть?

– Деньги? – пыхтел над своим узлом Харченко, передвигая его с места на место.