|
Он – буквально и фигурально – перевоплотил мужской теннис, и впервые за многие годы будущее игры кажется неопределенным. Вы бы видели в этом году пестроцветный балет юниорского Уимблдона на внешних кортах. Укороченные с лёта и смешанные подкрутки, нескоростные подачи, гамбиты на три удара вперед – и все это со стандартными здоровяками и убойными мячами. Конечно, пока не узнать, был ли среди тех юниоров какой-нибудь созревающий Федерер. Гений невоспроизводим. Но зато вдохновение – заразно, и многообразно, а даже просто увидеть вблизи, как сила и агрессия становятся уязвимыми перед лицом красоты, значит вдохновиться и (в преходящем, смертном смысле) примириться.
2006, первая публикация – в том же году в журнале The New York Times под названием «Federer as Religious Experience» – «Федерер как религиозный опыт»
Господин Когито
Лучшая книга 1994 года – первый английский перевод «Господина Когито» Збигнева Херберта, стихотворного сборника, вышедшего в Польше в середине 1970-х, задолго до заслуженно знаменитого «Рапорта из осажденного города и других стихов» Херберта. Господин Когито – персонаж, который появляется в большинстве лучших стихов Херберта: это такой поэтический Пнин – интеллигентный, но не особо умный, безнадежно запутавшийся, но отважно искренний в попытках разрешить вечные вопросы человеческого бытия. Збигнев Херберт – один из двух-трех лучших ныне живущих поэтов мира и безоговорочно лучший из так называемых постмодернистов. Поскольку любое великое стихотворение несет в себе некую эмоциональную важность, которая в иронической оболочке становится поверхностной или банальной, постмодернистским поэтам достался тяжелый крест. Образ Когито позволяет ироническому абсурдизму и искренней эмоции у Херберта не только сосуществовать, но и подпитывать друг друга. В сравнении с «Господином Когито» весь спектр американской поэзии – от ретроградной старомодности неоформалистов и нью-йоркеровских медитативных текстов для тенистого дворика до стерильной абстракции языковых поэтов – выглядит бледно. То, что только писатели из Восточной Европы и Латинской Америки преуспели в объединении духа и человеческого чувства с пародийным отстранением, которого как будто требует постмодернистский опыт, должно нам о чем-то говорить. Может, когда у нас закрутят политические гайки, то и мы, американцы, научимся писать подобные вещи получше. 1994
Обратно в новый огонь
Вы все знаете эту историю любви. Галантный рыцарь обращает очи на прекрасную даму в далеком окне некоего неприступного замка. Их взгляды – с поволокой – встречаются над иссушенной пустошью. Мгновенная химия. И вот добрый Сэр Рыцарь несется сломя голову к замку, потрясая копьем. Может он просто ворваться на всем скаку и унести прекрасную даму прочь? Не совсем. Сперва надо пройти мимо дракона. Правильно же? Замок всегда охраняется каким-нибудь особенно злобным драконом, и рыцарю всегда приходится бросить вызов и сразить его, чтобы кого-то куда-то унести. Ну и, в общем, как любой верный рыцарь на службе страсти, наш рыцарь сталкивается с драконом ради прекрасной дамы. «Прекрасная дама», кстати говоря, это «красивая девственница». И так что не будем наивными и признаем, за что на самом деле борется рыцарь. Уж явно, когда дракон будет сражен, ему будет мало одного только «мой герой», произнесенного с придыханием. Более того, как всегда в таких историях, добрый Сэр Рыцарь рискует головой и бросается на дракона не для того, чтобы «спасти» красивую девственницу, а чтобы «добиться» ее. И вам любой рыцарь из любой эпохи скажет, что значит «добиться». Некоторые мои собственные друзья с рыцарскими наклонностями видят в призраке гетеросексуального СПИДа не меньше чем сексуальный армагеддон – жестокое окончание будничного разгула последних трех десятилетий. |
