— А ты чего это, Володя, в церкву собрался? — спросил Зимин.

— Покаяться хочу, — усмехнулся Мукусеев, — зело грешен.

— Ну-ну… А мы, значит, с Анискиным в Глину? Надо тогда хоть машину вымыть — подзапылилась… Кто, молодежь, возьмется?

— Я, — ответил Джинн. — Я самый молодой, я и вымою. Солнце село, начинали свой концерт цикады.

Мукусеев задернул штору на окне… Но смех все равно долетал. Владимир порезался и матюгнулся шепотом.

— А ты, Володя, всерьез в церковь собрался? К попу?

— Почему нет?

— Ежели хотите на дачу показаний его расколоть, то ведь у попов, как у адвокатов, — тайна исповеди.

— Я знаю, Илья Дмитриевич.

— Что же тогда вас ведет в храм божий?

— В вере хочу укрепиться.

— Ну-ну, а мы с товарищем Широковым попробуем сделать то же самое в прокуратуре. Есть, знаете ли, такая богиня — Фемида. Я в нее верю больше, чем в Иисуса Христа.

— Столько лет в прокуратуре и все еще верите? — удивился Джинн.

— Представьте себе, Олег Иванович, верю… А, черт! Башка болит, лишку я вчера выкушал.

— Ну и где этот попище? — спросил Джинн.

— Не знаю, — ответил Владимир. И вдруг сверху, с лесов, их окликнул голос:

— Что вы хотели?

Они подняли головы. Сверху на них смотрел бородач в робе, с кистью в руке. У него были живые, черные глаза и бейсболка на голове. «New-York» — блестели золотые буквы над козырьком.

— Нам нужен батюшка, — сказал Мукусеев.

— Подождите, сейчас спущусь.

Бородатый, прихрамывая, спустился, вытер руки тряпкой.

— Так где нам найти батюшку? — спросил Джинн.

— Я и есть батюшка, — по-русски сказал бородач. — Что нужно от меня православным братьям?

— Мы ищем людей, которые могут рассказать о судьбе русских журналистов, погибших здесь два года назад, святой отец.

— Сожалею, но я получил этот приход позже. Мой предшественник, отец Аксентий, отказался покинуть храм, когда его взорвали хорваты. Его завалило кирпичом.

— Он знал о взрыве и отказался покинуть храм? — спросил Мукусеев.

— Так, сын мой. Он предпочел погибнуть с храмом. К счастью, подрывник у усташей был никудышный и взорвать церкву они не сумели — только обрушили часть стены да изувечили купол… Если разговор у нас будет долгим, давайте присядем. У меня была сломана нога и мне трудно стоять.

Они присели на какие-то ящики, и Мукусеев попросил разрешения закурить.

— Кури, сын мой. Мы не в храме, мы подле него. Так что же привело вас ко мне?

— Поиск истины, батюшка.

— Увы, той истиной, которая нужна вам, я не владею.

— И все же, батюшка… Если вы обратитесь к пастве с просьбой помочь нам, вас послушают. Так?

— Возможно… Какого рода помощь вам нужна?

— Люди неискренни с нами. Мы полагаем, что многие жители Костайницы знают, что и как происходило здесь два года назад. Но никто не хочет сказать правды.

— Война ожесточает сердца, сын мой.

— Поэтому люди лгут? — жестко спросил Джинн. Священник посмотрел на него черными глазами, ответил:

— Не только поэтому.