После той вечеринки мы не расставались. Когда мы были на последнем курсе, отец Стеф бросил семью, точнее, бросил все. Однажды он ушел из дома и не вернулся. Да, люди действительно так делают. Через полтора месяца у нее был день рождения. Единственное, что еще интересовало ее отца после того, как тот перестал притворяться, будто его что-то интересует, был день рождения Стефани. Все ее школьные годы он устраивал настоящий праздник, и даже на первых двух курсах они с матерью приезжали из Вирджинии, водили ее в какой-нибудь ресторан и вручали дорогой подарок. Хотя Стеф испытывала смешанные чувства, потому что понимала — отцовская щедрость означает, что бюджет семьи будет ощутимо урезан на несколько месяцев, но все равно это был значимый день, и с него каждый год начинался новый отсчет. Отцовская любовь зримо воплощалась для нее. Я был на дне рождения Стеф на втором курсе. Было очевидно, что ее отец не в лучшей форме, но так же очевидна была и его любовь к дочери. Та вся светилась.

И вот теперь он ушел. На протяжении этих полутора месяцев не было ни звонков, ни записок, ни электронных писем — ничего — ни для Стефани, ни для ее матери. Человек просто отключился, прервал связь, умер. Я неделю готовился к событию, зная, что Стеф до сих пор верит: вот придет ее день рождения, что-нибудь произойдет, и этот дурной, печальный сон закончится. Будет открытка в почтовом ящике, подарок — дешевый, заурядный, это неважно, — может быть, она просто будет сидеть у окна в домике, который делит с четырьмя другими девушками, и увидит, как подъезжает его машина.

День настал.

Не было ни открытки, ни подарка.

Стефани просидела весь день у окна, а он так и не приехал.

Меня не было рядом с нею. Мы оба работали, чтобы как-то сводить концы с концами. Тогда я нашел себе неквалифицированную работу, помогал вычищать подвал местной фабрики, и начальник не позволил мне взять выходной. Он знал, что найдется немало желающих занять мое место. Я же не мог потерять эту работу, и Стеф это понимала, она сама не позволила бы мне. Я вручил ей подарок еще днем — дешевенькие бусы и новое издание «Завтрака у Тиффани», ее любимую книгу, — но сразу после этого мне пришлось уйти.

Я закончил работу в час ночи и сразу же вернулся в город. Стоял январь, и было холодно. Я успел переговорить с соседками Стеф по домику; они сказали, что хотели устроить для той вечеринку, но либо не получилось, либо она отказалась принимать в ней участие. В их домике светилось только одно окно — Стефани. Ее комната была на первом этаже, с большим окном посередине. Я стоял перед ним и видел, что она сидит за столом. Стеф заснула, уронив голову на руки. На ней было ее лучшее платье.

Она ждала, а он не приехал.

Я был молод и плохо разбирался в устройстве мира, но понимал, что это гадко и неправильно и терпеть такое нельзя. Я стоял под окном минут десять, замерзнув так, что даже не мог дрожать, и не знал, как все исправить.

Затем я развернулся и пошел домой. Войдя в притихший домик, осмотрелся, пытаясь понять, что у меня имеется. Я знал, что будет не много, едва ли достаточно, но другого все равно не было.

В шесть утра я вернулся на ее улицу и подошел к окну. Стефани так и спала, сидя за столом. Я тихонько постучал в стекло. Она проснулась. Поглядела в окно, увидела меня, и разочарование лишь на мгновенье отразилось на ее лице. Я жестом позвал ее.

Стефани подошла и подняла раму.

— Он не приехал.

— Зато я здесь.

— Что на тебе надето?

На мне были черные джинсы (к несчастью, единственные, порванные на колене), белая рубашка, позаимствованная у одного из соседей по дому, помятый черный пиджак, взятый у другого; кроме того, имелся галстук, который я сделал полчаса назад из обрезка черной футболки.