Не хотелось бы верить, что в таком очаровательном месте с парящими в воздухе экранами не работает самая банальная презумпция невиновности. И доказывать тут нужно не вину, а ту самую невиновность.

«Космонавт» тоже порывается что-то сказать, но штатский останавливает его поднятой ладонью:

— Пусть скажет всё. — Затем поворачивается ко мне. — Что-то ещё?

— Как у нас насчёт медицины? — без проблем выдерживаю его взгляд.

Возможно, потому, что просто не понимаю, чего здесь надо бояться.

— А на что жалуемся? — он подчёркнуто спокоен и корректен.

Модель в белом халате, что интересно, остаётся безучастной к теме. Не к месту, но любопытно: кто она такая? И что тут делает?

— Не помню, кто я и где. Не представляю, кто вы. Имею интуитивное ощущение, что по медицине это не норма. Кстати! — в голове всплывает деталь с прошлой работы. — У нас есть доступ к средней руки специалисту с э-э-гэ?!

— Зачем? — кажется, стратегической инициативой здесь безраздельно владеет штатский.

— На энцефалограмме же видно, когда человек врёт.

Теперь уже все трое очень странно переглядываются, а я добавляю:

— Я не врач, но любой невропатолог подтвердит: когда кто-то говорит неправду, или не говорит правду, у него задействовуются совсем другие участки коры. Просто опрос под энцефалограф — тот ещё геморрой. Зато технически, насколько знаю, процедура должна признаваться даже в суде.

— На предмет чего признаваться? — уточняет местный пограничник либо его аналог.

Не похоже, что он очень рад либо оптимистичен.

Интересно, я сейчас на правильном пути?

— На предмет достоверности. Не знаю деталей, но при определённых условиях суд принимает подобное экспертное заключение, как доказательство правдивости. — Чистая правда.

По крайней мере, правда там, откуда я родом. Суд, конечно, не самый обычный; да и разбирательство должно происходить по весьма определенному поводу (и с подключением департамента внутренней безопасности) — но принцип есть принцип.

— Откуда такая уверенность? — снова штатский.

— Сомнение автоматически трактуется в пользу обвиняемого. Господа, мне уже понятно по вашим лицам, что настало время сделать вам то самое предложение.

Все трое, не стесняясь, слегка подаются вперёд.

Становится понятным, что имеет место самая обычная рутина, а никакое ни серьёзное разбирательство. Если бы ещё не фиксаторы и это кресло.

С другой стороны, чёрт его знает, чем этот антураж продиктован.

— Давайте прекратим ломать комедию. Мы с вами неплохо представляем примерные границы конца ваших полномочий и начала моих прав. Не могу загнуть пальцы, пожалуйста, считайте за меня. Первое. Моё требование срочно пригласить сюда дежурного прокурора: каким образом его оформляем, чтобы ваш отказ не обсуждать потом в суде? Или ведётся запись и хватает устного заявления?

Да. Попал. Понятно по их лицам.

Миры разные, а процессуальные правила весьма похожи.

— Второе. Вместе с подписанием протокола моего опроса автоматически поднимается вопрос моей дееспособности, — продолжаю. — Более того. Я буду всеми доступными способами требовать освидетельствования, поскольку легко докажу: дееспособным не являюсь. Соответственно, опрашивать сейчас вы должны не меня, а моего законного представителя.

Штатский явно лучше прочих ориентируется, как и владеет мимикой. Правда, его взгляд ничего и не пытается скрыть: смесь недовольства и раздражения.

— Ну это как собаку вместо её хозяина расспрашивать, — поясняю персонально для напрягшегося космонавта.