— Вы слышали, что случилось с машиной Салли?

— Угу. Энжи звонила. Ужасно. Не приехал, потому что с мамой было неважно, да и в любом случае я ничем не мог быть там полезен.

Уинтертон-Хаус был построен в 1730 году; в нём некоторое время проживал самый настоящий лорд-мэр Лондона, с жалованьем и всем прочим; бутылки в его винном погребе были покрыты надлежащим слоем пыли; в нём никогда не бывало рок-музыкантов, выступающих с торчащими из задницы перьями; и его бильярдная, хоть и оборудованная не в 1730, а примерно на столетие позже, оставалась всё таким же уютным маленьким царством красного дерева и старой кожи, а в воздухе стоял не выветрившийся со вчерашнего дня лёгкий аромат сигарного дыма.

Даффи потянул носом и притворился, что только что вспомнил.

— Скажите, Генри, а что, в Холле, многие принимают препараты?

— Препараты?

— Ну да, психотропные препараты. Вы ведь понимаете, о чём я?

— Да, я понимаю. Я только не уверен, что я… откуда мне знать? Я не слишком в этом разбираюсь. А кого конкретно вы имеете в виду?

— Ну, я их недостаточно хорошо знаю.

— Не думаю, чтобы Энжи стала этим заниматься, — проговорил Генри.

Он раздёрнул тяжёлые сливового цвета занавеси, снял с бильярдного стола покрывало и, сворачивая его, указал на стойку с киями. Даффи положил биток на стол и опробовал отскоки от бортов и покрытие, сначала с одной стороны, потом с другой. По сравнению со здешним, стол в Браунскомб-Холле был словно вспаханное поле.

— Прекрасный стол, Генри.

— Сработан у Терстона в 1866-ом. С тех пор их специалисты за ним присматривают. Сланцевая плита, монолит — таких теперь днём с огнём не сыщешь. Тут приличный кусок Уэльса, доложу я вам.

— Покрытие новое?

— Пятилетней давности. Мама считала, что и старое хоть куда, потому что ещё зелёное, так что мне пришлось менять его тайком. Ну, мы немножко тогда из-за этого поссорились. Не говорите ей, что я тогда поменял и борта.

Играл Генри превосходно; наклоняясь над столом, он выглядел более естественным и раскованным, чем когда стоял прямо. При этом он был хорошим учителем — терпеливым, но твёрдым. Это было скорее повторение пройденного, чем обучение: теоретически Даффи знал, что не следует торопиться с ударом, что следует бороться от начала до конца и соизмерять тактику со своими возможностями; ему только необходимо было, чтоб ему постоянно об этом напоминали. Особенно усердно Генри трудился над тем, чтобы научить Даффи принимать правильную позу. «Если вы не будете правильно стоять, вы не сможете правильно нацелить кий, а если вы не сможете правильно нацелить кий, то не сможете контролировать шар». Он показывал; Даффи пытался скопировать позу. «Не важно, параллельно стоят у вас ступни или нет, тут главное, чтобы вам было удобно. Что на самом деле имеет значение, так это смычка бёдер». Даффи было трудно это понять. «Послушайте, примите правильную позу, прошу прощения, ноги оставьте, как стояли, и ещё раз прошу прощения». И в этом мрачноватом викторианском прибежище джентльменов Генри положил руки Даффи на бёдра и слегка потянул их, словно ласковый остеопат. Бёдра у Даффи повернулись и сомкнулись. Генри убрал руки. Да ради бога, пробормотал себе под нос Даффи.

В четыре двадцать пять урок был закончен, Генри пошёл причесаться перед встречей с Мамочкой. Даффи причёсываться не стал. Вместо этого он поправил свой галстук цвета копчёной селёдки.

— Как поживаете, молодой человек? Какой крайне невыразительный галстук, — сказала матушка Генри. Она сидела в кресле на колёсиках, окружённая оранжерейными растениями, которые Даффи смог бы опознать, если бы лет десять попрактиковался в Королевском ботаническом саду.