— А ласки?

— Вначале еще что-то было, а потом он совсем остыл. Он принадлежал к тем старомодным мужчинам, которые считают, что единственная цель брака — это дети. А поскольку детей у нас быть не могло, сексуальные отношения тоже вроде как не нужны.

— Он был извращенцем? — спросил я.

Женщина задумалась.

— В каком-то смысле, да. Вы сами скоро увидите.

— Что произошло? — спросил я.

— Самый страшный кошмар нашей жизни начался с шутки.

— Чьей шутки? — спросил я.

— Конечно, моей. Борис шутником не был. Время от времени он заговаривал со мной об акциях. Каюсь, но эта тема ни капельки меня не занимала. Позже я даже сожалела об этом. Наверное, нужно было проявлять больше интереса к его работе, но я ничего не могла с собой поделать. Стоило ему заговорить о биржевых торгах, меня разбирала зевота. Я ненавидела его бизнес. По-моему, у мужчины должна быть какая-то нормальная профессия. Он должен что-то производить, куда-то ходить, а не просто сидеть дома с утра до вечера и ждать, упадут акции или вырастут на несколько центов. Меня он тоже держал взаперти. Я жила, как в тюрьме. Перед тем как выйти в магазин за продуктами, я должна была давать ему полный отчет, куда именно иду, сколько денег собираюсь потратить и в котором часу вернусь. Я до сих пор не понимаю, как мне удалось продержаться целых шесть лет. Шла Вторая мировая война. В Европе убивали евреев, и я утешалась тем, что мое положение все-таки несравнимо с положением узников концлагерей.

Как-то вечером мы сидели в гостиной и читали газеты: я — первые страницы, он — финансовый раздел. Вдруг он сказал: «Нефтяной бизнес переживает депрессию». И тут я, сама не знаю почему, возьми да и брякни: «Как и я».

Я даже не уверена, кому я это сказала: ему или самой себе. Он бросил на меня злобный, грустно-недоуменный взгляд и спросил:

— Почему ты в депрессии? Чего тебе не хватает? Тебе плохо со мной?

Я сказала, что пошутила, но он не отставал:

— Ты жалеешь, что вышла за меня? Ты хочешь развестись?

— Нет, Борис, — сказала я, — я не хочу разводиться.

— Может быть, я слишком стар для тебя?

— А если бы и так? — ответила я. — Ты что можешь помолодеть? Может, тебе обратиться к профессору Воронову? Пересадить себе обезьяньи железы?

Я думала, он улыбнется. Я где-то слышала, что в Европе, кажется в Швейцарии, есть такой профессор, который превращает стариков в молодых. Я даже не знала, был ли этот Воронов еще жив или уже умер к тому времени. Я сказала это просто так. Чтобы услышать свой голос, а может быть, и его тоже. Борис смотрел на меня с презрением, жалостью и печалью.

— Я не могу позволить тебе усыновить ребенка, — сказал он, — но если тебе нужен молодой любовник — пожалуйста, я не против.

— Борис, не нужен мне никакой любовник, — сказала я. — Это просто дурацкая шутка. Нельзя воспринимать все так буквально!

— Что ж, так значит так, — сказал он и ушел в каморку, которую называл своим кабинетом.

Шла зима сорок четвертого года. Гитлер отступал, но страданиям евреев не было конца. Ходили слухи, что все европейские евреи обречены. На моей памяти Борис ни разу не заговаривал о Катастрофе. Шесть лет я прожила с человеком, которого не понимала и который так и остался мне чужим.

Прошло несколько недель, не помню точно сколько. Борис начал уходить до завтрака, а возвращаться только к вечеру. Это было что-то новенькое в нашей жизни. Однажды он пришел домой очень поздно. Я ждала его в гостиной — читала книгу, которую взяла в библиотеке.