|
Мы обсуждали этот вопрос применительно к нашему герою. Браун высказал оригинальную мысль, которая позволила подойти к теме по-новому: он предложил сделать нашего героя законченным мерзавцем. Джефсон стал вторить Брауну, утверждая, что это предложение позволит нам создать под-линно художественный образ. Он придерживался того мнения, что нам легче описать злодея, чем пытаться дать портрет порядочного человека. Мак-Шонесси поддакнул Джефсону и тоже поддержал это предложение. Ему, по его сло-вам, надоели «неизменно фигурирующие в романах молодые люди с кристально чистым сердцем и благородным образом мыслей. Кроме того, не надо писать специально „для юношества“: у молодых людей создается превратное представление о жизни, и они переживают разочарование, узнав человечество таким, каково оно есть на самом деле. Потом Мак-Шонесси принялся излагать нам свое представление о герое, – о последнем я могу только сказать, что не хотел бы встретиться с ним с глазу на глаз темной ночью. Браун, единственный из нас троих, кто принимал все всерьез, попросил нас сохранять бла-горазумие и напомнил (не в первый раз и, быть может, не без оснований), что целью наших встреч было обсуждать дело, а не болтать глупости. Получив нагоняй, мы не шутя принялись за дело. Предложение Брауна заключалось в том, что наш герой должен быть отпетым негодяем примерно до середины книги, когда произойдет некое событие, в результате которого он в корне изменится. Это, естественно, привело нас к об-суждению вопроса, с которого я начал главу: может ли человек измениться к лучшему? Я стоял на отрицательной точке зрения и поддерживал ее примерно теми аргументами, которые привожу здесь. С другой стороны, Мак-Шонесси настаивал на том, что человек может измениться, и в качестве примера привел самого себя, как человека, который в юности был глуп, непрактичен и абсолютно лишен постоянства. Я утверждал, что в данном случае мы имеем дело лишь с проявлением огромной силы во-ли, делающей человека способным побороть врожденные недочеты характера. – Что касается тебя, – сказал я, обращаясь к Мак-Шонесси, – ты и сейчас всего-навсего безответственный и безнадежный болван, хотя и нашпигованный добрыми намерениями. Но, – поспешил я добавить, заметив, что его рука тянется к увесистому тому Шекспира, лежавшему на пианино, – но твои умственные способности столь необычны, что ты в состоянии скрыть это от людей и внушить им веру в твой здравый смысл и мудрость. Браун согласился с тем, что в данном конкретном случае, то есть в характере Мак-Шонесси, явно проступают следы прежних свойств, однако нашел пример неудачным, а потому – заявил он – его не следует принимать в расчет в нашем споре. – Говоря со всей серьезностью, – продолжал он, – не полагаете ли вы, что в жизни, могут произойти события, достаточно значительные, чтобы переломить и полностью изменить натуру человека? – Переломить, – отвечал я, – но не изменить! Значительное событие может сломить чело-века или закалить его, точно так же как пребывание в печи может расплавить или закалить ме-талл, но ни одна, печь, когда-либо зажженная на земле, не в состоянии превратить брус золота в брус свинца или брус свинца в брус золота. Я спросил Джефсона, каково его мнение. Аналогия с брусом золота не показалась ему уме-стной. Он настаивал на том, что характер человека может измениться. Джефсон уподобил харак-тер некой смеси, пагубной или живительной, которую каждый человек приготовляет сам, заим-ствуя составные части из безграничной фармакопеи, предоставленной в его распоряжение жизнью и эпохой. – Нет ничего невозможного в том, – сказал он, – что готовое снадобье выплеснут, а затем, ценою неимоверного труда, приготовят новое, но это, впрочем, случается редко. – Вот что, – сказал я, – давай поставим вопрос практически: известен ли тебе случай, когда характер человека совершенно изменился? – Да, – ответил он, – я действительно знаю человека, чей характер, как мне кажется, изме-нился полностью в результате одного события. |
